Махбод Сераджи - Крыши Тегерана

— Длина моих волос — не его дело, как ты считаешь? Кем вообразил себя этот сукин сын? Он — подопытный урод. Не ты ли говорил мне однажды, что фашисты — подопытные уроды?

— Нет, — ответил я, — мы с тобой разговаривали об анархизме, а не о фашизме.

— Ну ладно. Должно быть, я где-то об этом прочитал. Фашисты — подопытные уроды. Это будет определением фашизма в словаре.

Фахимех умоляла его остановиться.

— Ты ведь не выиграешь войну с директором — зачем же это делать?

— Потому что я ненавижу сукина сына, — сказал тогда Ахмед.

Ненависть Ахмеда к господину Горджи дорогого ему стоит. На следующий день он приходит домой с побритой головой. Директор пригласил в школу парикмахера и заставил Ахмеда постричься в присутствии изумленных учеников и учителей.

— Он вышагивал по двору и пялился на парней, которые собрались вокруг нас, говоря им, что он в школе главный авторитет и его решения и распоряжения не должны ставиться под сомнение.

Удрученный взгляд друга и его подавленный голос подсказывают мне, что пережитое унижение ему нелегко дается.

— Ты сопротивлялся? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает он. — Так или иначе, я бы проиграл. Нет смысла бороться с влиятельными людьми, потому что проиграешь. Нужно дождаться подходящего момента и нанести ответный удар, чтобы свести счеты.

— Сочувствую, — говорю я.

Через несколько минут к нам подходит Фахимех. Она потрясенно смотрит на его голову.

— Что ты с собой сделал? — спрашивает она.

— Меня постриг Горджи, — выдавливая из себя усмешку, отвечает Ахмед.

— Как это?

— Ножницами! — раздраженно отвечает Ахмед.

Фахимех с трудом сдерживает смех.

— Ты не ударил его? — спрашивает она.

— Нет, — хмурится он, — но надо было.

— Ну, я рада, что до этого не дошло, — говорит Фахимех. — Ты сказал что-нибудь?

— Угу, когда парикмахер закончил, я посмотрел в зеркало и спросил, нельзя ли немного приподнять бачки.

Фахимех хихикает, прикрыв рот ладонью. Ахмед с удивлением смотрит на нее.

— Прости, но у тебя действительно смешной вид! — расхохотавшись, говорит она.

Он таращит на меня глаза.

— Она смеется!

Я, пряча усмешку, театрально пожимаю плечами.

— Она насмехается надо мной! — говорит он.

— Нет, нет, нет, — успокаивает его Фахимех, но разражается громким безудержным смехом. — Я думаю, ты по-настоящему хорошенький.

— Ты правда хорошенький, — подтверждаю я.

— Да? — переспрашивает он. — Серьезно? Насколько хорошенький?

— Очень, очень хорошенький, — говорит Фахимех.

Он снова поворачивается ко мне, и я со всей серьезностью киваю.

— Угу, ты прав, — гордо расхаживая вокруг, говорит он. — Мы назовем это «стрижкой Ахмеда» и будем бесплатно стричь парней из нашего переулка. Но только из нашего! Все остальные должны будут платить.

Он смотрит на меня.

— Эй, ты будешь моим первым клиентом!

Он убегает в дом и возвращается с ножницами, а потом начинает гоняться за мной по двору под хохот Фахимех.

— Иди сюда, сукин сын! — вопит он. — Приказываю тебе постричься! Ты ослушался моего высочайшего повеления? Как ты посмел? Ты чертов сукин сын!

В последующие дни Ахмед всеми силами пытается избегать господина Горджи. Зная его, я предполагаю, что он разрабатывает план атаки. Господин Горджи, в свою очередь, появляется почти на всех уроках Ахмеда, усаживается в заднем ряду и наблюдает за учителями и учениками.

— Вчера Горджи приходил на урок геометрии к господину Бана, — рассказывает Ахмед. — С той минуты, как он вошел, я понял: что-то не так. Все ребята тоже об этом догадывались. Все сидели за партами ровно и ждали, на чью голову опустится топор. Но я-то знал. Горджи подошел к господину Бана и прошептал ему что-то на ухо, потом направился к задним рядам, откуда ему хорошо всех видно. Не похоже было, чтобы господин Бана обрадовался просьбе директора. Переминаясь с ноги на ногу, он нервно взглянул на господина Горджи, потом стал вышагивать взад-вперед перед доской и наконец шепотом произнес мое имя и вызвал меня к доске. Бана попросил меня доказать теорему, которую я в глаза не видел.

Ахмед дотрагивается до бритой головы и опускает взгляд на носки ботинок.

— Что произошло дальше? — спрашиваю я.

— Конечно, я не смог ее доказать. Так что он поставил мне двойку, а господин Горджи вышел из класса с довольной миной.

— Мне жаль, милый, — говорит Фахимех.

— Помнишь, как сильно мы ненавидели господина Бана? — обращается он ко мне. — Теперь мы все его любим. Не странно ли это? По сравнению с Горджи все прочие кажутся хорошими. Это похоже на то, когда у тебя болит в нескольких местах. Чувствуешь только самую сильную боль.

Потом он, покачав головой, говорит с глубоким вздохом:

— В сравнении с этим фанатиком деспоты прошлого сойдут за милосердных ангелов. Как все это нелепо!

— Что об этом думает Моради? — спрашиваю я.

— Моради совершенно беспомощен. Горджи ненавидит Моради, потому что тот любит американцев. По мнению Горджи, ни один народ на свете, за исключением, пожалуй, израильтян, не заслуживает такой ненависти, как американцы.

— Не хочу учить тебя, что делать, но, по-моему, тебе нужно попробовать с ним помириться, — говорит Фахимех.

— Представляешь, что придумал этот негодяй? — возмущается Ахмед, не обращая внимания на реплику Фахимех. — Он собирается приходить на все мои уроки и делать мне гадости!

— Мне так жаль, милый, — всхлипывая, говорит Фахимех.

— О, любимая, — утешает он с ласковой улыбкой, — не волнуйся. Не надо, пожалуйста.

Слезы Фахимех оказывают на Ахмеда сильное воздействие, и поэтому с того дня он почти не рассказывает о стычках с господином Горджи. Я, однако, замечаю, что он постоянно читает Коран.

— Приобщаешься к религии? — спрашиваю я.

— Конечно, — с ухмылкой отвечает он.

Мне интересно, что он задумал, но я не решаюсь спросить. Однажды вечером я слышу, как он вслух декламирует стихи.

— Ты все это заучил? — с удивлением спрашиваю я.

— Ага, — отвечает он.

— Зачем?

— Иншаллах — да будет на то Божья воля, — скоро узнаешь.

Потом он с улыбкой уходит, декламируя другую строфу.

На следующий день, услышав историю целиком, я узнаю, зачем Ахмед читал Коран. Господин Горджи пришел на урок к господину Бана, поздоровался, прочитал молитву, затем проследовал к задним рядам, откуда дал сигнал учителю вызвать Ахмеда. Господин Бана не одобрял тактику директора и его частые визиты на свои уроки и выглядел удрученным. Ахмед быстро поднял руку и громко попросил позволения задать вопрос.

— Конечно, — сказал господин Бана.

— Это вопрос к господину Горджи, — пояснил Ахмед.

— Да, — откликнулся тот, — можешь задать свой вопрос.