Ларс Сунд - Один счастливый остров

Впрочем, по большей части Селия беспокоилась понапрасну: Альберт был здоровым и сильным ребенком, рос и развивался как следует, дружил и охотно играл со сверстниками. Играя с другими мальчишками, он забывал наставления матери и непременно хотел отличиться: нырнуть глубже остальных, залезть выше, дальше пройти по первому хрупкому льду. Видно, хранил его Божий ангел: ни разу Альберт не упал с дерева, ни разу не проваливался под лед. А Селия ничего не видела, не слышала о его непослушании: материнская любовь слепит хуже катаракты, залепляет уши воском. Ее Альберт был спокойным, послушным мальчиком, гордостью матери.

Пару раз малыш спрашивал об отце, не получая ответа. В кои-то веки Селия повернулась спиной к сыну. Спина была как высокая стена без дверей, окон, без единой щели. Это понял даже маленький мальчик; он перестал задавать вопросы об отце.

Удивительно, однако, как быстро несется колесница жизни: не успеешь оглянуться, как мальчик — и не мальчик уже, а рослый юноша с пушком над губой и баском, позади конфирмация и выпускной бал — да, Господи Боже! Время-то как летит!

Альберт начал подергивать вожжи: ему стало тесно под опекой Селии, захотелось прочь. Пора было подыскивать работу, в Граннасе не было ни места, ни занятия для почти уже взрослого юнца — такого, как Альберт.

Альберт сказал, что хочет идти в море. Селия ответила, что об этом и речи быть не может.

Альберт дергал вожжи все сильнее, все настойчивее. Селия упиралась.

И Альберт сбежал. Было ему семнадцать лет.

На Фагерё ему удалось устроиться юнгой на небольшое грузовое судно «Ойхонна», представив ничего не подозревавшему капитану справку с ловко подделанной подписью Селии. Лишь после того, как судно, нагруженное пропсами, отбыло в Феликстоу, Селия узнала, что Альберт на борту.

Это известие она получила странным образом.

Вечером, когда Альберт не вернулся домой, Селия отправилась на поиски. Искала всю ночь, ходила от двора к двору и спрашивала об Альберте. Рассвет застал ее по дороге к Тунхамну, где ее окликнул незнакомый чернобородый мужчина, одетый в серый плащ и хромающий на левую ногу. Незнакомец источал странный терпкий запах.

Сначала Селии стало не по себе: вокруг не было ни души, кроме нее с незнакомцем. Однако стоило ему огласить свою весть, как ее волнение перешло в ярость.

— Нет! Вы ошибаетесь! Альберт ни за что не поступил бы так! Прощайте! — отрезала она.

Селия поспешила прочь. Немного погодя ее осенило: как мог чужак знать, что она мать Альберта, которая разыскивает сына? Повинуясь внутреннему голосу, она обернулась, чтобы окликнуть незнакомца.

Но тот словно сквозь землю провалился: дорога была пуста.

Человеческий рассудок — удивительное устройство, непредсказуемое и ненадежное. Он подобен морским глубинам: никто точно не знает, что движется под толщами воды. Когда Селию наконец уверили в том, что Альберт и вправду отправился в плавание, она испытала своего рода облегчение. Селия тут же простила сыну обман и стала ждать его возвращения.

Ожидание приятно само по себе, как задаток в счет грядущей радости. Селия говорила о возвращении Альберта так, будто готовилась встретить сына через неделю, а не через несколько месяцев, в конце парусного сезона, когда «Ойхонна» должна была вернуться в родную гавань. Селия хвалилась тем, как возмужает ее сын, каким сноровистым станет за время плавания, расписывала, какой суп из бараньей ноги сварит ему, какие клецки с треской… любимые блюда Альберта.

Да, Селия ждала Альберта с каким-то нетерпеливым терпением. «Скоро он приедет!» — говорила она по нескольку раз на дню — все больше самой себе.

Но Альберт не вернулся на Фагерё.

Вместо него в Бенгсфульс прибыл Абрахамсон с Бусё — отец нынешнего Абрахамсона и хозяин «Ойхонны». Море к тому времени уже стало серым, глухим, тяжелым; ветви берез торчали, как обглоданные рыбьи кости, гусиные стаи двигались к югу под низкими свинцовыми облаками. Абрахамсон долго стоял в большой зале Бенгсфульса, теребя усы: слова, которые он нес, перекатывались во рту, тяжелые, как балласт. Немало требовалось выдержки, чтобы их произнести. Большой и мрачный, Абрахамсон стоял и собирался с духом, вертя в руках шляпу. Лысина блестела, как отполированный рангоут. Абрахамсон откашлялся, словно настраивая голос. Наконец тяжелые слова медленно, неохотно выкатились изо рта:

— Насчет вашего сына. Альберта. На меня легла тяжкая обязанность сообщить вам, что он оказался за бортом у Доггер-банки и, вероятнее всего, утонул.

Селия смотрела на него, и лицо ее было спокойным и ровным, как вечернее море, когда ветер отошел ко сну.

— Мне очень жаль. Очень, очень жаль, — тяжело произнес Абрахамсон.

Но Селия лишь покачала головой. Казалось, что она улыбается!

— Вы ошибаетесь. Это был не Альберт. Альберт скоро вернется домой.

Абрахамсон с Бусё пытался объяснить, как произошло несчастье: во время бури груз на палубе сдвинулся в сторону и команде ничего не оставалось, кроме как сбросить его за борт, чтобы выправить крен корабля. Невзирая на предупреждения товарищей, Альберт взобрался на груз, чтобы отсечь пару крепежных канатов. Вдруг одна из подпорок не выдержала, тросы лопнули и весь груз ухнул в море. У Альберта не было ни малейшего шанса удержаться на борту, он тоже оказался в воде.

Капитан, разумеется, немедленно отдал команду «стоп-машина». Пытались спустить шлюпку, несмотря на сильные волны. Однако все усилия оказались напрасными.

А Селия лишь качала головой.

— Вы ошибаетесь. Это был не Альберт, — повторяла она.

С тех пор Селия стала ходить. Ведомая не скорбью, а отсутствием скорби. Скорбь — швея, которая острыми иглами и суровой нитью зашивает дыры, которые оставила в душе смерть. Шьет она грубо и медленно, больно колет иголками, но, когда шитье готово, раны уже немного подлечены, хотя швы навсегда останутся видны. Однако скорбь-швея самолюбива и требует от человека смирения: лишь тогда она откроет свою шкатулку и вденет нитку в иголку. Селия не смирилась. Она приняла известие о бегстве Альберта, но так и не поверила в то, что он навеки остался у Доггер-банки.

Селия стала ходить в гавань и спрашивать об Альберте. Она бродила вдоль берегов и искала сына, останавливала людей в деревне, чтобы узнать, не видали ли они ее Альберта.

Поначалу ее не трогали, надеясь, что со временем она образумится. Но Селия не образумилась. Как одержимая, она звала Альберта у моря, искала в лодочных сараях и под навесами, ходила по чужим домам в такое время, когда люди не ждут гостей, и неотступно задавала вопросы о сыне. Но самую ужасную сцену она устроила, когда пастор Юэль Лёкстрём пришел поговорить с ней о поминальной службе; со стыда Рубен Дальстрём не нашел ничего лучше, кроме как запереть Селию на чердаке.