Алекс Тарн - Иона

Старый портье церемонно подтягивает затрепанные, но чистые манжеты и собирает со стола пустые стаканчики. Яник вздыхает и пожимает плечами.

— Красивая сказка, — говорит он. — Но ты не ответил на мой вопрос — безопасны ли здешние, сегодняшние йезиды? Я имею в виду — на практическом уровне, и Бог с ними, со сказками.

— Со сказками?.. — отзывается старик. — Я вижу, что ты так ничего и не понял, мальчик. Для тебя это, может, и сказки… — для тебя, для таких, как ты, для стран, откуда ты и твои приятели приехали сюда; но — не для этих мест. Тут все иначе. Тут связи, о которых я тебе говорю, не выглядят сказочными. Тут каждая деталь, каждое имя, каждое событие наполнены особым смыслом. Тут верят в переселение душ, в тайную силу слов; история здесь движется не поступательно, а по замкнутому кругу, как змея, кусающая саму себя за хвост. Твой мир линеен; тут царствует цикл… Взять хоть твое имя. Не может быть, чтобы ты не заметил здесь связанных с этим странностей. Ну, скажи, ведь заметил?

Яник неохотно кивает.

— Ну да, было… Курды-проводники… и еще…

— Вот! Что я говорил? А почему, знаешь? Потому что дух пророка Ионы, пришедшего сюда из Иудеи без малого три тысячи лет тому назад, еще живет в этих горах. Потому что йезиды помнят, как он предупредил ниневийцев о грозящей опасности, как он спас Ассирию от гибели. Кстати, они трактуют тогдашние события совсем иначе, чем ваше Священное Писание. По их мнению, твой тезка был посланником Сатаны, другом Таус-Мелека… а иначе — зачем ему было помогать грешному городу? Вот так. Оттого и почитают здесь Иону намного больше, чем на его родине. Один из двух больших ниневийских холмов даже носит его имя — Наби Юнус. Благочестивые йезиды не едят рыбу — знаешь, почему? — Из уважения к рыбе, проглотившей пророка Иону, когда он пытался убежать от своего предназначения, от поручения Сатаны.

Йезиды уверены, что рыбу послал Таус-Мелек, а может, и сам обернулся ею по столь важному поводу. Посуди сам — не будь Ионы, не было бы Ниневии, не было бы Тиглатпалассара, Саргона, Синаххериба — всех этих ужасных ассирийских царей-разрушителей, верных служителей Сатаны; а значит, уцелели бы Шомрон и Храм Соломона, стояли бы Великий Вавилон, Элам и Урарту, цвел бы древний Дамаск… — все, все пошло бы иначе! А впрочем, как знать… скорее всего, Таус-Мелек нашел бы себе других помощников, как нашел, к примеру, халифа Йезида и еще многих других…

Так или иначе, парень, твое имя тут уважают. И не только в память о прошлых заслугах. Я уже говорил тебе о том, что здесь мыслят циклами. Поэтому каждый Иона, пришедший сюда, может оказаться новым посланником Таус-Мелека, очередным йезидским спасителем, служителем зла. И ты — тоже.

— Любопытно… — усмехается Яник. — Теперь многое становится понятным.

Он встает и подходит к двери. Солнце висит над самым гребнем хребта, скоро начнет темнеть. Старик ставит на стол полную джезву.

— Через полчаса я вызову тебе такси, — говорит он. — Сядешь и скажешь одно только слово — «Лалеш». Шофер начнет отказываться, и тогда просто назови ему свое имя. Он отвезет куда надо. Дальше все зависит от тебя самого… и от помощи твоего Бога. Только, пожалуйста, заплати сначала за гостиницу. Бизнес есть бизнес.

Яник сердито смотрит вслед отъехавшей машине. Перепуганный таксист наотрез отказался брать деньги. Ну и черт с тобой, не хочешь — не надо… Он оглядывается. Вокруг много людей. В просторную горную долину ползут сумерки. Ветра к вечеру не стало; первые звезды проступают сквозь серую пелену неба; новолуние. Тут и там по долине разбросаны странные постройки — небольшие кубы, сложенные из грубых каменных блоков, с водруженными на них коническими ребристыми куполами. Гробницы? Похоже на то. Все они так или иначе повторяют форму главного строения — его остроконечный конус, увенчанный флюгером в виде петуха, уверенно возвышается над горою Лалеш. Только не флюгер это, Яник, и не петух… Павлин это, дружище… Павлин-Ангел, Таус-Мелек…

Яник вспоминает объяснения старого портье: перед ним главная йезидская святыня, гробница шейха Ади бен Мусафира, верного павлиньего помощника, преданного слуги великого Ангела-Азазела. Но как много народу-то… чем ближе к гробнице, тем гуще становится толпа. Здесь целые семьи; дети от мала до велика — играют, суетятся, с веселыми криками носятся друг за другом. Совсем маленьких родители держат на руках. Все взрослые выглядят на один манер — в темных, наглухо закрытых спереди одеждах из грубой шерсти. Головы женщин повязаны большими белыми платками, мужчины — в хитро накрученных тюрбанах. Простоволосый Яник в джинсах, свитере и куртке смотрится здесь инопланетным существом.

Ну и пусть… Он старается не обращать внимания на недоуменные пристальные взгляды, которыми провожают его все без исключения. У него тут своя задача: приподнимаясь на цыпочки, Яник силится разглядеть Пал, ее шапочку, ее дубленку… времени на это осталось мало — скоро ведь совсем стемнеет.

Площадь перед гробницей полна людей; повсюду раскинуты лотки с едой и питьем. Яник проталкивается между одинаковыми бурыми шерстяными спинами, как морская свинка в огромной стае крыс. Он здесь один такой — другой, чужак. Неуютно, что и говорить… ну ничего — переживем, вот только Пал разыщу и — назад… не нужен мне ваш Новый Год, у меня своих два.

— Два! — говорит он очередному шерстяному крысу, упершемуся в него долгим изучающим взглядом. — Два! — и, приветливо улыбаясь, показывает масудову букву V.

Но крыс и не думает идти на контакт, его неподвижное усатое лицо не выражает ничего, кроме первоначального брезгливого недоумения. Яник отворачивается и двигает дальше.

Уже совсем темно. Ровный гул голосов стоит над ночной долиной, скупо освещаемой дымными звездами да десятком-другим масляных ламп, подвешенных над лотками и гробницами. Дальше не пробиться — усыпальница шейха Ади окружена плотным кольцом людей, и Яник вынужден остановиться. В колеблющемся свете ламп он видит над входом черную каменную змею, переливающуюся в темноте каким-то странным жирным отсветом. Люди тянутся к ней руками — дотронуться хотя бы слегка, хотя бы кончиками пальцев; на пальцах остается черный след — это священная сажа, которую счастливчики благоговейно переносят сначала на собственный лоб, затем на лбы жен, детей, и дальше — тем, кто не сподобился прикоснуться. Время от времени один из служителей, стоящих у входа, подновляет черную змеиную чешую, добавляя сажи из масляного светильника.

Где же Пал?.. В толпе вдруг зарождается движение; шерстяные спины, пятясь, отталкивают друг друга от гробницы. У входа высвобождается широкая площадка. Все будто чего-то ждут… наконец из усыпальницы выходит жрец в длинном черном одеянии и черном тюрбане, за ним еще и еще… В руках у каждого — горящий факел и по нескольку ламп. Их много — несколько десятков, даже больше… не может быть, чтобы все они помещались там, внутри, — гробница кажется совсем небольшой… Почти не задерживаясь на площадке, черные тюрбаны медленно расходятся в разные стороны, и бурая толпа послушно расступается перед ними.