Светлана Эст - Совриголова

— Надо же, какие мы гордые, какие мы ко-мне-Мухтары, — сказала щенку девушка. — А может, ты уже сыт по горло?

Она оглянулась: пляж с приходом вечера начал пустеть — ни справа, ни слева уже никого не было.

— Точно, всех подъел!

Щенок лежал, уронив лобастую голову на передние лапы; один глаз у него совсем заплыл и зеленоватые капли гноя, вытекавшего из-под века, нитками засохли на грязной морде. Вид у собаки был настолько неприкаянно-тоскливым, что Снежка наконец поняла: «Ничейненький! Потерялся, бедолага».

Девушка погладила страдальца по мягкой шерстке на загривке, а потом расстегнула дорогой кожаный ошейник, на котором оказалась пластинка из светлого металла.

Сначала Снежка приняла его по цвету за алюминий, но тщательно разглядывая, заметила на торце пробу «925» — пластинка была серебряной. Выгравированная на ней надпись, обильно украшенная завитушками, гласила: «Николаич! Прими на память. В.К.». По-видимому, хозяин брал и борзыми щенками, и тридцатью сребрениками.

Вообще-то Снежана собак не то, чтобы не любила, но относилась к ним безразлично, если болонка была миловидной, как Мэрилин Монро, и с опаской, если навстречу вели «торпеду»-ротвейлера. Зато собачье племя обожал, по-видимому, красавчик Стас. Во всяком случае, те несколько скупых, как мужская слеза, слов, какие Снежана от него слышала, касались проблем собаководства. И хотя Снежка твердо решила, что с нее хватит, что она Стаса знать не желает, ей было любопытно, что же он в этих созданиях нашел.

Девушка подхватила щенка под мягкий животик и понесла к воде принимать морские ванны, так как солнечных он уже напринимался и без нее. Она осторожно промыла соленой водой больной глаз, хотя ей чуть-чуть, ну самую малость, было противно, но, во-первых, она была дочерью сразу двух медиков: хирурга и терапевта, а, во-вторых, имея твердый характер и решив жалеть щенка, себя она уже не жалела.

Промокший щенок стал совсем страшненьким. Он выскочил на берег и затрясся там от холода. При этом попочка у него мелко-мелко дрожала, как желе на блюдечке. Снежке захотелось взять и выжать его, скручивая, будто мягкую игрушку, чтобы поскорее высох. Но собака стала отряхиваться сама и, возвращаясь к радостям жизни, даже пробежалась туда-сюда, правда, недалеко, до кургана из медуз, и непрерывно оглядываясь, не потерялась ли и новая хозяйка, и видит ли она, какой он боевой.

— Ладно, я оценила и беру тебя в свою стаю.

В ответ на обращение к нему щенок жидко тявкнул.

— Как? Ты еще лаяться со мной будешь? А если раздумаю и не стану тебя усыновлять, блохастик? Последний, кого я пригрела в памперсном детстве, был майский жук по имени Филя. Я носила ему в спичечный коробок попить в наперстке и пыталась расчесать массажной щеткой усы… Ага, нервничаешь! Не любишь конкурентов. Да так и быть, зачисляю тебя в свои верные псы и нарекаю… ну, допустим… Микки. Фамилию сам выберешь потом из двух вариантов: Микки Маус и Микки Рурк.

Облагодетельствованный щенок, заправски подняв мягкую плюшевую лапу, пописал зазевавшейся Снежку на ступню. Пришлось ей напоследок еще раз искупаться, хотя следовало поспешить.

Девушка быстро собралась, пристегнула тоненький до символичности ремешок от шорт к ошейнику Микки и, выйдя с пляжа, начала оглядываться, где бы накормить наверняка голодного долматинца.

В метрах ста от пляжа, на набережной, она увидела корявую стрелку и надпись «Шышлыки», сделанную цветным мелом на асфальте. Проследовав в нужную сторону Снежана набрела на мангал и пару легких пластмассовых столиков, которые обслуживал грузный кавказец в заляпанном кетчупом переднике, не менее, чем Филя, усатый. Взятых с собой денег хватило на два шампура, положенных на бумажную тарелочку с гофрированными краями, и три кусочка зачерствевшего хлеба.

— «Ваша киска купила бы „Вискас“»… Хозяева киски купили бы виски… Чтоб запивать то мясо из миски… Что получилось из толстенькой киски… — импровизировала на ходу будущая поэтесса Напо-мару — такой псевдоним, а не пошлую кличку «Совриголова», выбрала себе творческая натура Снежана Напольская, занимаясь в литературном кружке, который вел довольно известный писатель-«виршеплет», чье поэтическое наследие вызывало у Снежки тщательно скрываемый рвотный рефлекс своей фальшивой правильностью. Центральное место в его выспренном лексиконе занимало слово «Русь», на том же самом месте у Снежки значилось «гусь».

Здоровый глаз щенка неотрывно смотрел, как вожделенная еда снимается с железных штучек и горкой складывается на белый кругляш. Пахло от нее настолько влекуще-притягательно, что воздух тоже хотелось съесть.

Покормив собаку под оскорбленное ворчание шашлычника и купив в аптечном киоске неподалеку упаковку альбуцида — глазных капель, Снежка вывела щенка на тайную тропу, ведущую в лагерь.

— Где же ты будешь жить, Микки? Если без подготовки привести тебя в палату, то ничем хорошим дело не кончится. Как насчет того, чтобы побыть одиноким волком, пока я не переведу тебя на легальное… или уместнее сказать, на легавое… положение? — спросила Снежка, проламываясь сквозь густые заросли лещины в овраге.

Под мостиком нашлось подходящее логово: небольшое открытое пространство было огорожено с трех сторон бракованными железобетонными плитами, сваленными как попало с моста, и, загородив проход обломками досок, которые валялись тут же в куче другого хлама, Снежана сделала что-то вроде загончика.

Постелив вместо матраса свое пляжное полотенце, девушка уже собралась уходить, но вернулась с найденной банкой из-под консервов «Иваси», загнула ее острые края и набрала проточной воды из ручейка, вихлявшегося по оврагу. «Альбуцид закапан, навес от дождя сделан, вода есть. Что еще? Ошейник! Лучше его снять, чтобы не натирал», — подумала Снежана. В сумочку собачье украшение не входило, нечего было и пытаться затолкать его туда, и поэтому пришлось нести ошейник в руках, хотя это было неконспиративно.

Когда проверяясь, как матерый шпион, не видит ли кто-нибудь ее эволюций у калитки, Снежана оказалась на территории лагеря на достаточно безопасном расстоянии от подозрительных мест, первым, на кого она набрела, оказался, к ее досаде, Стас.

Целый день она пыталась не вспоминать о нем, но беспрестанно возвращалась к мыслям о том, почему он избегает не только ее, но и Настю с Фридой, и вот теперь, когда она справилась со своим чувством и когда заботы о маленьком страдальце Микки занимали ее гораздо больше, чем все Стасы лагеря вместе взятые, он стоял прямо перед ней и к тому же испытывал желание пообщаться:

— Откуда у тебя ошейник, Снежана?

«Ух, ты! Он, оказывается, и имя мое запомнил, а как тщательно скрывал», — с иронией подумала Снежка, а вслух сказала: