Станислав Миронов - Virtuality

— Вы ведь были с ним знакомы?

— Да, когда-то учились в одной школе. Он был старшеклассником, а потом закончил школу, и я его не видела чуть больше двух лет. До сегодняшнего дня.

Следователь говорит:

— Ладно, давайте всё по порядку.

Я вспоминаю, как я вспоминаю, что у меня нет желания общаться со следователем.

Мне срочно нужно придумать какую-то версию событий. Какой-то принципиально новый исход. Мне нужно придумать то, что должно меня обезопасить от воспоминаний ушедшего дня.

— Я ехала в библиотеку, чтобы достать некоторую литературу по психологии.

— А не рановато для психологии?

— Это запрещено законом?

— В общем-то, нет. Ладно, продолжайте, — говорит следователь, жуя жвачку, при этом пронзительно чавкая.

Пронзительно и противно.

Я вспоминаю, как я вспоминаю, что в библиотеке я хотела взять литературу не только по психологии. Ещё меня интересовала филология, литературоведение и философия. Конкретно сегодня мне нужно было именно это. Но я подумала, что для следователя знать это будет лишним.

А это значит, что я ему уже соврала.

И мне от этого хорошо.

Мне нравится понимать, что люди идут у меня на поводу. Что они мне верят. Верят так, как я верила им когда-то. Когда-то, когда меня все ненавидели, презирали, унижали. Лишали девственности, а потом кидали.

Суки.

— Я ехала со станции метро «Сокольники», где я проживаю в настоящий момент, — говорю я, — на станцию метро «Библиотека имени Ленина». Как раз там и располагается библиотека, которая мне нужна. То, что мне нужно, можно либо купить в книжном магазине за большие деньги, которых у меня нет, либо взять в этой библиотеке.

На самом деле, я решила сэкономить. Деньги мне ещё понадобятся. Мне надо копить. Мне нужно много-много денег.

Для чего?

Не могу вспомнить.

Я вспоминаю, как я думаю, что я до сих пор ещё страшная и жирная. Я слегка скинула вес, но в школе меня до сих пор все ненавидят. И я до сих пор не смогла избавиться от прыщей.

И меня до сих пор дразнят прозвищем «Порш».

И добавляют: «Тррррррнннннн!».

Уроды.

Как я их всех ненавижу!

Лучше бы они все тогда сдохли.

Тогда — это когда?

Никак не могу вспомнить.

— И что было дальше? — мягко спрашивает следователь.

— Я зашла в метро и стала ждать, когда подъедет мой поезд.

Я вспоминаю, как я вспоминаю, но не хочу рассказывать следователю, как я зашла в метро и, находясь в толпе, случайно заметила Женю. Того самого Женю, который меня вскрыл и кинул.

Он стоял прямо передо мной.

Кстати, этот следователь мне знаком.

Явно не потому, что я, встретив его сегодня впервые, уже успела составить о нём какое-то мнение, потом его забыть, а затем, встретив его вновь, вспомнить.

Но я никак не могу вспомнить, почему.

Кажется, мы с ним уже встречались.

Только при каких обстоятельствах?

И ещё я чувствую, что я его боюсь.

Нет, я серьёзно. Боюсь.

— И вдруг я увидела его, — делаю паузу. — Женю.

— Батурина?

— Да-да, его.

— И что было дальше?

Пауза.

И я вспоминаю, как я вспоминаю, что о том, что было дальше, я тем более не хочу рассказывать следователю.

Не хочу, потому что это слишком ужасно.

Я говорю:

— Потом он начал крутиться по сторонам, как будто его что-то беспокоило. Или он кого-то увидел. И вдруг он заметил меня.

Я вспоминаю, как я вспоминаю, что Женя действительно начал крутиться в разные стороны, и заметил меня.

Я вспоминаю, как я вспоминаю, что он повернулся ко мне и удивлённо спросил:

— Порш?!

Следователь говорит:

— Итак, он повернулся. И что произошло?

Я вспоминаю, как я думаю, что не хочу рассказывать следователю о том, что на самом деле произошло. Ещё бы, ведь Женя — одно из самых сильных переживаний моего прошлого.

Я вспоминаю, как на ходу придумываю альтернативную версию событий. Официальную версию, которая по задумке должна стать мягче. Легче. В ней не должно быть лишних подробностей, от которых меня выворачивает.

Я не хочу ему рассказывать всё.

Это слишком личное.

Слишком интимное.

Помню, как Женя тогда сказал:

— Тррррррнннннн!!! — и громко заржал.

Но это не для протокола.

Зачем следователю знать, что я была лохушкой, которую все ненавидели?

Все, в том числе и Женя.

И я говорю:

— А затем он оступился и упал. На рельсы.

Меня словно прорвало, и я начала рассказывать следователю всё, что произошло далее. Официальную версию, лишённую ненужных подробностей.

— Я видела, — продолжаю я, — как он упал. Он ударился головой об рельсы. Я видела, как он пробил череп, как из него хлынула кровь.

Начинаю плакать. Кажется, у меня истерика.

— И вдруг, — продолжаю я сквозь рыдания и слёзы, — я заметила свет в тоннеле. Это приближался поезд. Он хотел встать.

Женя хотел встать. Не поезд.

— Я видела, — говорю я, — как он уже начал подниматься. Пытался. Его шатало, он смотрел в сторону приближающегося поезда. На эти два огонька. Поезд начал резко тормозить. Последним человеком, которого увидел Женя, была я. Никогда это не забуду. Этот его взгляд. Пронзительный и умоляющий о помощи. Взгляд человека, смирившегося со своей участью.

Вставьте здесь ещё пару всхлипываний.

— Но Женя лежал практически в начале платформы, поэтому он не успел затормозить.

Поезд не успел затормозить. Не Женя.

— И поезд его сбил. Я не смогла в него зайти. Потому что он убил Женю, этот поезд.

Вставьте здесь минуту рыданий.

— Я дождалась, — продолжаю я, — когда поезд отъедет. Я подумала, что его ещё можно спасти.

Спасти Женю. Не поезд.

— Но когда он уехал, то, что я увидела, меня ужаснуло.

Вставьте здесь меня, вытирающую слёзы платком.

Я говорю:

— Повсюду были куски его тела. Части его рук, его пальцы. Его рот был раскрыт, и из него текла кровь.

Рот, который Женя презрительно вытирал платком после того, как меня целовал.

Рот, который сказал, что я прыщавый кусок сала.

Рот, который сказал, что я ходячий жир.

— Где-то, — продолжаю, — я даже заметила его мозги, такое серое вещество, и много-много крови… Верхнюю часть черепа будто снесло. Топором. Или ещё чем-то острым.

Вставьте здесь абсолютную истерику.

Вставьте здесь шокированного следователя.

Вставьте здесь шокированную меня.

Вставьте здесь двадцать минут, в течение которых следователь записывает что-то в протоколе, а я рыдаю в истерике.

Вставьте здесь то, что вы обычно себе вставляете.

— Подпишите здесь, — говорит следователь.

Беру бумажки и ручку. Подписываю протокол.

— И здесь.

Формальности улажены. Он забирает у меня протокол, оставив мне одну копию.

И говорит: вы свободны.

Аккуратно разбирая бумажки и складывая их в папку, он говорит: