Хелен Браун - Клео. Как одна кошка спасла целую семью

Кассирше в банке я тоже рассказала. У нее была похожая реакция. Что за странная потребность у меня выставлять напоказ свои раны, еще незажившие, такие болезненные? Видеть их шок и дискомфорт? Слабое утешение. Должно быть, мне необходимо было переосмыслить свое место в этом мире, определить свое положение, нацепить ярлык, чтобы незнакомые люди могли его прочитать, и, в, конце концов, попытаться все же принять неприемлемое. Может, был особый смысл в том, что в старые времена люди целый год носили траур, одевались в черное. Это был предупреждающий сигнал: скорбящий человек может оказаться, мягко говоря, неуравновешенным.

Дома я чувствовала себя отвратительно, боясь стать жертвой сочувствующих гостей, но и к общению с внешним миром я тоже готова не была. Я ходила по центральной улице, хотела купить новую одежду для нашего единственного оставшегося в живых сына — модную одежду отличного качества, чтобы навсегда защитить и уберечь его от всех опасностей, — и вдруг поняла, что заблудилась. Меня окружали лица, море незнакомых и равнодушных лиц. Я была готова расплакаться. Витрины зловеще клонились ко мне, грозя раздавить, пригвоздить к мостовой. У меня подгибались коленки. Тут меня окликнула случайно оказавшаяся там знакомая. Она проводила меня к машине. Униженная собственной беспомощностью, я поблагодарила и уверила, что дальше справлюсь сама.

Вцепившись в руль, я судорожно дышала, отлично зная, как я сейчас выгляжу. Человеческий череп, облепленный прядями волос. Взглянув в зеркало заднего вида, я увидела двадцативосьмилетнюю женщину, поразительно молодую, с красными глазами, — это показалось мне непостижимым.

Как бы то ни было, мы пытались вести нормальную жизнь. Через пару недель после похорон Стив, уставший от моих бесконечных стенаний и плача и вынужденный тайно нести собственное горе, собрал сумку и, как лунатик, отправился на недельную вахту в море. Я очень надеялась, что, погрузившись в рутину своих обязанностей и корабельных будней, он сумеет обрести покой.

Несколько дней спустя в дверь постучали. В тени коридора, за матовым стеклом двери, едва виднелся смутный силуэт. Фигура явно была женская, но ее очертания не показались мне знакомыми. Для женщины она была высоковата, волосы короткие и лохматые.

Роб оторвался от кухонного стола, на котором строил космическую станцию из нового набора «Лего». За последние недели его осыпали подарками — новыми игрушками и одеждой, всё ослепительно яркое, в нарядных блестящих обертках. Рата, некогда бдительный сторож, лишь приподняла ухо и продолжала лежать у двери в бывшую спальню мальчиков. Со дня трагедии она почти постоянно лежала там, неподвижно, безучастная ко всему. Когда ее пытались утешить, она только поднимала свои траурные глаза.

— Давай не будем отвечать, — предложила я. — Постоят да и уйдут.

Меньше всего нам нужны были очередные гости. Я, утомленная до предела, пребывала в каком-то сонном оцепенении и была неспособна поддерживать разговоры. Невозможно было снова начать обсуждать случившееся. Он — или она — будет таращиться на меня глазами-воронками, слушая рассказ о том, как из дому вышли два моих обожаемых сыночка. А вернулся только один. Я устала бесконечно повторять эту историю, декламировать ее нараспев, словно хорал в пустом соборе. Не нужны мне были их слезы, их сочувственные, разъедающие душу голоса.

Впрочем, гостья могла оказаться из тех, кто приносил нам еду. На протяжении последних недель мы то и дело находили на крыльце тарелки с сэндвичами и кексами, аппетитных жареных кур. Я была благодарна таинственным поварам за помощь и за то, что не лезли в душу. Их анонимные дары оказались желанным подспорьем и даже утешением. Я вроде бы и думать не могла о пище, однако еда куда-то девалась.

Рядом с раковиной громоздилась стопка пустых тарелок, она все росла, вызывая угрызения совести. Я понятия не имела, кто их приносит. Может, как раз сейчас у двери стоит одна из этих неведомых благодетельниц, вдруг как раз сегодня она набралась мужества войти в дом скорби и заявить права на тарелки.

Нет, не стану открывать, кто бы ни скрывался за матовым дверным стеклом. Пусть оставляют на крыльце еду, цветы или источающие патоку сочувственные записки, а затем беспрепятственно возвращаются в жизнь.

Я отступила под защиту кухни, но тут фигура подошла к двери и снова постучала. Рата вскочила на ноги и залаяла, в первый раз с момента гибели Сэма, до сих пор я только слышала, как она скулила.

— Умница! — Я ласково погладила собаку по спине, а она внезапно рванулась к двери, мотая хвостом.

Фигура за стеклом крутила головой, дожидалась. Кто бы это ни был, снаружи было слышно и рычание, и мой голос. У меня не оставалось выбора. Не открыть дверь в такой ситуации было бы просто банальной грубостью.

Удерживая Рату за ошейник, я повернула защелку. Солнечный свет прочистил мне мозги. Грациозная фигура принадлежала Лене. В ее изящную руку крепко вцепился Джейк, ее сынишка, ровесник Роба.

Большинство людей держали своих детей подальше. Почти никто из них, кроме одного-двух ближайших друзей, не общался с Робом. Это вполне понятно. Ребенку трудно вместить даже смерть деда или бабушки, что уж о говорить о сверстнике. Кто знает, как может повлиять внезапное исчезновение хорошо знакомого мальчика на их хрупкую нервную систему? К тому же, неизвестно еще, не заразны ли трагедии.

Я и сама не была уверена в том, какой может быть моя реакция на чужих детей. При упоминании имен, особенно мальчиков одного возраста с Сэмом, я чувствовала, как внутри закипает злоба и возмущение. Почему ваш сын жив, когда моего нет, какое он имеет право?

Ленин сын не мигая уставился на меня, а Рата тем временем рвалась, пытаясь освободиться. Джейк теперь вглядывался в коридор за моей спиной. Может, визит окажется почти нормальным, может, удастся обойтись без этого ужасного: «Мне ужасно жаль. Скажи, не могу ли я хоть чем-нибудь помочь».

— Хочешь пройти к Робу? — спросила я мальчика, желая опередить Лену, если она вдруг все же решит разразиться банальностями, которые я уже привыкла слышать. — Он строит город на Луне.

Джейк стоял молча, на губах у него дрожала улыбка.

— Может, тебе в туалет нужно, я покажу, — бормотала я, пытаясь оттащить Рату, которая облизывала его слюнявым языком. — Хотя, к сожалению, им сейчас не очень удобно пользоваться. Нам сказали, что на обработку двери уйдет две недели, но, похоже, она там так и останется. У нас немного не убрано…

Лена сгибалась, как ива, под тяжестью висящей на плече сумки, точнее, здоровенного лоскутного мешка, яркого и замысловатого, — наверняка художница сама его и сшила. Сунув руку в мешок, она извлекла на свет крохотное существо с большими треугольными ушами.