Хелен Браун - Клео. Как одна кошка спасла целую семью

Мой опустошенный мозг, воспринял тогда эти слова как бестактность. Разве можно сравнить собственного внука с каким-то ничтожным закатом ?

Пока мама распаковывала вещи, явился распорядитель похорон. Он сел в углу гостиной, и за его спиной зловеще мигали огни гавани, пока он расспрашивал нас о мерках Сэма — его росте и объемах. Наверное, тебе не приходилось терять девятилетнего сына? Для детей, говорил он, обычно предпочитают белые гробы. Неужели и у смерти есть модные тенденции? Отпевание в церкви было выше моих сил. Слишком много вопросов появилось у меня к Богу. Кто-то посоветовал пригласить нового университетского капеллана, чтобы он провел короткую службу прямо на кладбище. Распорядитель не скрывал неодобрения. Вначале его холодность, граничащая с равнодушием, меня удивила, а сейчас я сообразила, что он, пожалуй, растерян и не знает, что сказать, оставаясь при этом в рамках профессиональной этики.

Вскоре после того как распорядитель похорон уверенно шагнул в ночь, порог робко перешагнул капеллан университетской церкви. Он был совсем юнцом, только что со студенческой скамьи, и очень робел. Он сказал, что никогда еще не хоронил детей. Мы ответили, что находимся в одинаковом положении. Когда он спросил, чего бы мы хотели, я чуть не закричала: «Неужели сам не понимаешь? Хотели бы, чтобы нам вернули сына!» Но бедняге и так приходилось нелегко. Мне хватило ума ему посочувствовать. Я попросила, чтобы он прочитал над гробом стихи, которые я напишу.

Наш семейный врач, милая женщина, тоже приехала, выписала рецепт на успокоительное. За кружкой кофе она высказывалась на тот счет, что для Сэма это, может быть, даже хорошо, учитывая, как трудно выживать взрослым в современном мире.

Стив сказал, что забрал у Роба часы с Суперменом — ему было не по себе от того, что он получил их слишком быстро. Я запротестовала, но он уверил меня, что мальчик все правильно понял. Стив положил часы в письменный стол Роба.

Рата лежала у двери в детскую. Мы попытались уложить Роба в постель, но он отказался спать в комнате, где они жили вместе с Сэмом. В глазах у него был ужас, он повторял, что в комнате живет дракон. Сэм перенес его матрасик к нам в спальню и устроил ему ложе в углу под окном. Мы встретили первую ночь без Сэма, как потерпевшие кораблекрушение моряки. Я была уверена, что не смогу уснуть, но просто выпала из реальности — сон рухнул на меня, словно топор гильотины, милостиво погрузив в небытие.

Убраться из того, во что превратился наш мир, оказалось проще простого. Вот возвращение было непереносимым. На другое утро, еще не открыв глаза, я услышала песенку дрозда, которая звонко разносилась над холмами. На миг мне представилось, что в жизни все, как прежде. Просто мне привиделся жуткий, кошмарный сон. Но тут события вчерашнего дня взорвались в памяти, отчаяние накрыло с головой.

Стиву было не легче. Через несколько дней после несчастного случая я проснулась, потому что плечо было мокрым от его слез. Прежде он никогда не позволял себе плакать в моем присутствии. Нужно было бы обнять его, утешить, но я еще не до конца проснулась и совершенно растерялась. В смятении, не соображая, что говорю, я просто велела ему перестать. Я и не ожидала, что мои слова могут быть поняты так буквально. Больше Стив никогда открыто не предавался при мне скорби.

Дом был заставлен цветами. Скоро их недолговечность начала раздражать меня, казалась омерзительной. В такую жару вода в вазах быстро стала затхлой и наполняла воздух тяжелым запахом стоячего пруда. В каждой комнате на глаза попадались поникшие стебли, лепестки падали на пол, будто слезы.

Стив решил, что цветы меня огорчают. Наверное, он был прав. Он решил спрятать только что доставленные мертвенно-красивые хризантемы, лилии и гвоздики под кустами в саду, чтобы убрать их с глаз долой. Непонятно, чье поведение было более странным — женщины, которая в своем горе не могла спокойно видеть цветы, что все продолжали приносить, или ее мужа, который распихивал букеты под кусты.

Входная дверь была открыта, поскольку все время приходили люди, многих из которых мы даже не знали. Они стекались в дом, толпились в прихожей на ковре, который мне никогда не нравился. Одни говорили банальности, цитировали Библию, а я мечтала, чтобы все наконец ушли. Единственные слова, которые во мне отозвались, были цитатой из Шекспира: «Распалась связь времен». Другие посетители сердились. Среди них некий врач, который сообщил, что видел, как все произошло. На него это ужасно повлияло, сказал он. У него у самого два сына. Его гнев показался нам неадекватным. Может, врачи вообще отличаются тем, что постоянно негодуют?

Несколько человек (в основном женщины) наперебой заявляли, что испытывают те же чувства, что и мы. Вытирая слезы, они обращали ко мне заплаканные лица, ища утешения. Их слова были верхом бестактности: «Я бы не пережила, случись такое со мной», «По крайней мере, это даст Робу возможность выдвинуться. Он ведь постоянно был в тени старшего брата». Я предположила, что так они успокаивают себя, а может, просто сошли с ума, хотя провести черту между здравомыслием и безумием мне и самой сейчас было очень сложно.

Искореженному обломку человека, который раньше был мной, хотелось истерически расхохотаться в их бледные лица и посмотреть, как они в ужасе будут кривить губы. Слыша о том, что они чувствовали то же самое, когда потеряли отца/собаку/бабушку, я с трудом сдерживалась, чтобы не отхлестать их по щекам. Как можно сравнивать смерть старика с моей потерей?

Были и еще люди, те молча стояли у окна, выходящего на гавань. Залив, безразличный к человеческим страданиям, сверкал на солнце, отливая бирюзой. Я не находила утешения в его красоте, меня отталкивало это равнодушное великолепие.

Мой друг по факультету журналистики Фил Вхаанга обнял меня, не говоря ни слова. Мы никогда не были очень уж близки, но его объятия утешали во много раз лучше, чем тысячи слов, которые мне пришлось сегодня выслушать. Фил был маори, он принадлежал к другой культуре, совсем иначе воспринимающей смерть, и не испытывал потребности во всеуслышание разглагольствовать о том, как страшно происшедшее. Я была ему благодарна.

Потом я сидела на диване, поглаживая след от ожога на руке — память о том, как я пекла кекс на день рождения Сэму. В голове не укладывалось, что этот ожог еще здесь, в мире живых, а моего мальчика нет.

Мало того что ситуация и так сложилась невообразимая, так еще и туалет стоял без двери. Да, наш туалет, прямо как наши сердца, был распахнут для всеобщего обозрения. Скорбящие гости не могли укрыться и расслабиться в одиночестве. Мы тоже были лишены этой возможности. Стив приколотил к притолоке занавеску из душа, но хлипкая, в мелкий цветочек, преграда не доставала до пола, открывая посетителей снизу до колен. Я и не думала раньше, какой это надежный, благородный предмет — дверь. Правда, сейчас я открывала для себя множество вещей, о которых раньше не задумывалась.