Никита Высоцкий - Высоцкий. Спасибо, что живой.

— Удружил Эдик! Спасибо! — буркнул себе под нос Леня. — И не уйдешь ведь. Все сидят, чего-то ждут. Вдруг встали, заорали. Спринт. Одна восьмая финала. Чего орать-то? За бинокли схватились. Спорт — это не для всех! — подытожил Леня Фридман и сел на место.

Эдик хороший парень, но циник. Леня позвонил ему позавчера прямо из Домодедово.

— Слышал? Володя умер!

— Слышал...

— Такие деньги ушли, — вздохнул Эдик. — Ладно, ты в Москве? На Олимпиаду пойдешь?

— Конечно, если возможность будет.

— Давай встретимся, дам тебе билеты. Люди просили, потом отказались. Не пропадать же.

— А сколько?

— А сколько тебе надо?

— Я в смысле денег...

— Так отдам. Все равно пропадают. Детям рассказывать будешь. Фанты попьешь. Ъл где сейчас?

— Я прилетел только что.

— Устраивайся и звони. Может, кого-то подыщем тебе. Сейчас здесь кого угодно можно зарядить. Давай у Володи на панихиде встретимся, я тебе билеты отдам, и, может, с кем-то сразу перетрем.

В театре во время прощания с Володей Эдик отдал билеты на этот же день на восемнадцать часов, и с кладбища Леня помчался в Лужники.

Москву такой, какой она была в эти дни, он не видел никогда, хотя в Москве по делам бывал часто.

У Ваганьковского кладбища все было перекрыто, и Леня дошел пешком до Пресни и там сел на пятый троллейбус. В салоне человек десять, не больше, и милиционер. Это в пять-то часов вечера, да еще и на стадион центральный едет! Колбасы в магазинах море, очередей нет, фанта в розлив даже в Домодедово —люди в банки трехлитровые, в бидоны, в чайники наливают, как квас. Кругом пусто, жарко и чисто, как в Ташкенте в июле.

Лене стало почему-то тоскливо и муторно. Хотя как это — «почему-то»? Володя умер! Да нет. Не только. Зря он вспомнил про Ташкент. Зря!

* * *

июль 1979 года, Ташкент

После допроса у Бехтеева Леня бродил по Ташкенту несколько часов. Оглядывался — не следят ли? Иногда казалось, что следят, иногда понимал, что со страху кажется. Что делать? Сдавать Володю невозможно — и не сдать тоже. Как вести себя, когда «закрывают», Леня, конечно, знал. Не первый день работал. Еще на целине, где он был в студотряде, он начал устраивать концерты и возить агитбригады. Главное — молчать. Не брать на себя лишнего и от своего не отказываться. Получить свою пятерку. Помогут. И семью не оставят, и на зоне устроят: или в библиотеку, или хлеборезом. А выйдешь — вернут в дело. За хорошее поведение выпустят пораньше. Все понятно. Леня был готов к худшему, поэтому так и радовался, когда получалось. Получалось до этого дня двадцать лет. Но что делать сейчас-то? Если выпустили —значит, следят. А главное, им нужен Володя. Володя — святой человек.

И вдруг как будто кто-то Леню услышал там, наверху. Володя не приедет! Новость, которая еще неделю назад не просто огорчила бы Леню, — раздавила бы. Любая отмена — это катастрофа. А тут тридцать концертов. Огромные деньги. И Леня не один: десятки распространителей, директоров ДК, руководство филармонии. Все лишаются денег, и больших денег. Билеты были проданы сразу, как только объявлены концерты. В дирекции филармонии лежало огромное количество коллективных заявок, их даже никто и не считал. Пять тысяч билетов он отдал спекулянтам сразу за деньги. С ними шутить нельзя—могут и зарезать. И вдруг отмена! Конец! Амба!

Но сейчас это было спасение.

— Володя не приедет, — заявил его администратор Паша Леонидов по телефону.

— Это точно? — переспросил Леня.

— Куда точнее! — Паша бросил трубку.

Леня плюхнулся в кресло и тихо засмеялся. Никто не виноват, просто отмена.

Сразу родился план: заявление за свой счет — и к морю. А пока всех обзвонить и все отменить. Все, что готовил два месяца. Раздать деньги. Будут потери, да и хрен бы с ними. Все легко и просто. Телефонная книжка—и прямо из кабинета:

— Алло! У нас проблема с Высоцким. Не приедет.

— Как? Ты смеешься? Все продано!

— А что делать? Все мы люди.

Несколько часов не выпуская телефон из рук, Леня вышагивал по кабинету, обзванивая людей, связанных с гастролями. Вдруг он почувствовал чье-то присутствие и резко оглянулся. Бехтеев стоял в кабинете за его спиной и разглядывал афиши и портреты артистов на стенах.

«Как это он так тихо вошел?» — Леня растерялся лишь на секунду и продолжил давать указания в трубку еще громче и уверенней, чем раньше.

— Убытки! Какие у тебя убытки?! Убытки — это когда у тебя что-то было, а потом не стало. А Высоцкого у тебя как не было, так и нет... А вот ты пойди и купи своему бухгалтеру коробку конфет за три рубля, и она тебе все объяснит, и вот это и будут твои убытки—три рубля. Вот их-то я тебе и возмещу.

Леня продолжал говорить по телефону и одновременно пытался понять, на что так пристально глядел Бехтеев.

Сам он настолько привык к своему кабинету в филармонии, что не обращал внимания на кучи театрального реквизита, костюмы, музыкальные инструменты, афиши и фото. Все это давно уже стало не фоном, а скорее обоями, хотя было на что и на кого посмотреть.

По молодости Леня Фридман собирал афиши с фотографиями тех, с кем работал. Любил он фотографироваться в обнимку с речевиками, дирижерами, солистками, ну и, конечно, со звездами. Развешивал фото и дома, и здесь, на рабочем месте. Обычно посетители благоговейно читали каракули звезд и мечтательно вздыхали. Просили рассказать о знаменитых Лёниных гастролерах. Леня не отказывался и рассказывал, а точнее—безбожно врал, потому что рассказывать-то было нечего. Встретил, поселил в гостиницу, привез в зал, отдал деньги, проводил, сфотографировался. Все! Но Лёнина фантазия плюс юмор, плюс страстное желание слушателей (перепроверять уж точно никто не будет) — и рождались многочасовые рассказы о незаконнорожденных детях, любовницах, творческих планах...

Бехтеев смотрел на фото Лени и Володи, которое висело над креслом с 1971 года. Они познакомились, когда Театр на Таганке был на гастролях в Ташкенте. Фридман только перебрался из Красноярска в Ташкент. Деньги были нужны страшно. Он снимал квартиру, посылал деньги матери и беременной жене. А место, ради которого он приехал, все не освобождалось. Леня прорвался после спектакля в гримерку к Володе и предложил перед спектаклями работать концерты. Володя устало улыбнулся, а его свита попыталась вытолкнуть Леню наружу. Уже из коридора Фридман выкрикнул: «Вас очень хотят! Завтра утром...»

Володя рассмеялся и, как Гагарин, сказал:

— Поехали!

Вдвоем они объездили все маленькие городки вокруг Ташкента—Чирчик, Заркент, Чанги, Перкент... Работали в обеденные перерывы на заводах и полях. Такого покладистого гастролера, каким был Володя, даже в мечтах представить себе было невозможно. Он не ругал плохие дороги и машины, не жаловался на усталость, не требовал больше денег. Но главное, он относился к Лене как к старинному приятелю или даже как к младшему брату.