Эрик-Эмманюэль Шмитт - Кики ван Бетховен

Я оптимист, так как считаю, что жизнь слишком коротка, ограниченна и полна страданий.

Я оптимист, так как ношу траур по познанию: отныне я знаю, что мне не суждено узнать.

Я оптимист, так как заметил, что любое равновесие непрочно и временно.

Я оптимист, потому что не верю в прогресс, точнее, я думаю, что не может быть автоматического прогресса, прогресс без моего участия, без нас, нашей воли и тяжкого труда.

Я оптимист, так как опасаюсь самого худшего, но сделаю все, чтобы этого избежать.

Я оптимист, так как это единственное разумное предложение, на которое меня вдохновил абсурд.

Я оптимист , так как только это отвечает тому, что мне нашептало отчаяние.

Да, я оптимист, потому что таково авантюрное пари: если судьба докажет, что я был прав, доверяя ей, я выиграю; если судьба докажет, что я ошибся, я ничего не потеряю, но зато прожитая мною жизнь будет лучше, благороднее, чем жизнь пессимиста, принесет больше пользы.

«Подумать только: Бетховен умер, а столько кретинов живы…»

До нас вновь доносится послание Великого Глухого, хотя мы было забыли о нем. Теперь оно звучит сильно, ново, отчетливо, удивительно и задорно. Он будит нас.

По сути, скончался не он, а мы.

Смерть мозга. Духовная кома. Мы убили веру в человечество, основанную на благородных поступках, на добровольном порыве, на героическом оптимизме.

Не знаю, жива ли мадам Во Тхан Лок или же присоединилась к ангельскому хору, но, как бы там ни было, мне хотелось бы этими строками поблагодарить ее и еще сообщить благую весть:

— В конце концов, Бетховен, возможно, не умер. И я сомневаюсь, что кретины живы…

1. Увертюра «Кориолан». До минор, ор. 62

Колумбийский симфонический оркестр под управлением Бруно Вальтера — 7’57

2. Пятая симфония до минор, ор. 67,

I часть. Allegro con brio

Нью-Йоркский симфонический оркестр под управлением Бруно Вальтера — 6’11

3. Девятая симфония ре минор, ор. 125 (с хором), IV часть.

Presto — Allegro та non troppo — Vivace — Adagio cantabile — Allegro — Allegro mod era to — Allegro

Элизабет Шварцкопф, Эльза Кавельти,

Эрнст Хефлигер, Отто Эдельман.

Хор фестиваля в Люцерне,

Филармонический оркестр под управлением Вильгельма Фуртвенглера — 25’30

4. «Фиделио», op. 72. II акт: фрагмент финала «О Gott! О Welch ein Augenblick»

Леонора — Биргит Нильссон Флорестан — Ханс Хопф Дон Писарро — Пауль Шофлер Рокко — Готлиб Фрик Марцелина — Ингеборг Венглор

Хор и оркестр Кельнского радио под управлением Эриха Клайбера — 7’28

5. Четвертый концерт для фортепиано с оркестром соль мажор, ор. 58, II часть.

Andante con moto

Солист Эмиль Гилельс

Оркестр Ленинградской филармонии под управлением Курта Зандерлинга — 5’05

6. Пятнадцатый квартет ля минор, ор. 132,

III часть: Canzone di ringraziamento,

Molto adagio: «Heiliger Dankgesang eines Genesenen an die Gottheit, in der lydischen

Tonart» [4] Благодарственная песнь исцеленного божеству, в лидийском ладу (нем.).

Голливудский струнный квартет — 15’50

Эта повесть была написана за несколько месяцев до эссе «Подумать только: Бетховен умер, а столько кретинов живы…» Она в художественной форме повествует о том, что рассматривается в эссе в концептуальном виде. Премьера этой комедии-монолога состоялась 21 сентября 2010 года в театре «Лабрюйер» (режиссер Кристоф Линдон, в главной роли Даниэль Лебрен).

Несмотря на различие жанров, я предпочел соединить в одном издании пьесу и размышление — как дань уважения к первоисточнику: взыскательному, пламенному гуманисту Людвигу ван Бетховену.

Все началось, когда на блошином рынке я очутилась перед маской Бетховена. Зеваки сновали вокруг, не замечая ее, скользя по ней взглядом, я сама едва ее не пропустила.

Я подошла ближе, и тут, пока я ее рассматривала, случилось нечто невообразимое, неправдоподобное, просто скандал. Как такое стало возможным? Что же произошло?

Чтобы проверить, я купила эту маску. Еще одна неприятная неожиданность: маска стоила сущие гроши.

— И давно она у вас продается? — спросила я у продавца.

Он понятия не имел. Третье потрясение.

Без промедления я вернулась к себе и позвала приятельниц на чашку чая.

— Смотрите.

В центре круглого стола возвышалась маска Бетховена.

Кэнди (ее трудно с кем-то спутать — круглый год с нее не сходил загар: зимой — оранжево-красный, весной цвета карамели, а летом начиная с июля — цвета копченой скумбрии) удивилась:

— Какой бледный…

Зоэ провела по маске пухлыми пальцами, не осмеливаясь ощупать ее как следует. Я подбодрила ее:

— Знаешь, это только маска, она не догадается, что ты ее ласкаешь…

— Жаль, — прошептала вечно жаждавшая любви Зоэ и резко отдернула руку.

Рашель, вздернув подбородок, сухо спросила:

— И к чему ты приволокла нам это?

— «Это»?! Прошу проявить немного уважения. «Это», как ты выразилась, маска Бетховена.

— Я прекрасно знаю, что это маска Бетховена: у моей бабушки была точно такая! К чему ты выставила ее перед нами на чайный стол с таким видом, будто это нечто исключительное? Ты что, решила, будто лично выдумала эти маски? Надеюсь, нет. Помню, в детстве они были повсюду; бедняки, за неимением фортепиано, довольствовались маской Бетховена.

— Будьте повнимательнее, — сказала я, — наклонитесь и приглядитесь.

Они покорно склонились над маской.

— Ну, слышите что-нибудь?

У Кэнди сделалось недовольное лицо, Зоэ теребила слуховой аппарат, Рашель нахмурила брови и откашлялась.

— Девочки, сосредоточьтесь! Слышите что-нибудь? Да или нет?

Застыв, с поджатыми губами, они настороженно затихли над объектом. Зоэ поправила в ухе свой аппарат и горько вздохнула. Рашель покосилась влево, будто следя за жужжащим комаром, и вновь обратила взгляд к маске. Кэнди призналась:

— Ничего не слышу.

— Я тоже, — поддержала Рашель.

— Ох, вы меня успокоили! — выкрикнула Зоэ. — Я уж думала, что только мне ничего не слышно.

Рашель взглянула на меня подозрительно:

— А ты, дорогая, ты что-то слышишь?

— Ни звука.

Все стало понятно. Произошло грандиозное, волнующее событие, и мы оказались настолько старыми и проницательными, что осознали это.

В моем детстве из бетховенских масок звучала музыка. Достаточно было взглянуть на них, чтобы услышать возвышенные, потрясающие мелодии; возле них всегда звучал симфонический оркестр, который исполнял гимн, пламенные взлеты струнных, страстные звуки фортепиано… Если у вас была маска Бетховена, комната наполнялась музыкой.

— Прежде, в родительском доме, — сказала Кэнди, — на мраморной консоли у камина стоял бюст Бетховена. И я его слышала, слышала лучше, чем радио.