Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

Добрался я до дому благополучно. Думал, что малярия больше не станет меня трепать, но она вернулась снова. Помню одну знахарку, которая что-то нашептывала, давала пить настой на сырых желтках и красном вине. Но стоило мне поесть дыню, как лихорадка возвращалась. В то время в Тифлисе работала американская миссия в помощь бедным. Я пошел туда. Мне сделали в спину шестнадцать уколов хинина. Процедура оказалась очень болезненной, особенно когда раствор хинина под давлением впрыскивали в мышцу. Зато я выздоравливал...

В самый серединный день лета, 15 августа, под созвездием Льва, покровительствующего касте воинов, накануне дня авиации, 18 августа (сколько праздников сразу!), в городе Дальнем, он же Дайрен, он же Даолянь, у старшего авиационного начальника Ляодунского полуострова родились две девочки.

Накануне ночью мама почувствовала первые схватки. Отца не было. Он находился в отъезде, вернее, в отлете. Мама разбудила адъютанта отца Женю Данилевского, и они на «виллисе» отправились искать врача. Из ворот частной клиники на настойчивый ночной звонок вышла японка, посмотрела на мамин живот, закивала головой и жестом пригласила следовать за ней. Профессор старичок японец так умело командовал: «Мадама, мадама, потужка, потужка», что к утру на свет появилась двойня. Первой сразу дали имя Наташа, имя, которое всегда нравилось маме, а сестра еще долго оставалась просто беленькой девочкой, и только спустя месяц ей «присвоили» Елену Прекрасную... или Ленку-дуру.

Отец, несмотря на то что у него уже было два сына, в лучших традициях рода Слюсаревых ждал мальчика. Услышав, однако, по ВЧ, что у него девочки-двойняшки, радостно изумился и сильно обрадовался. Подхватив первый попавшийся под руку самолет, несмотря на запрет ввиду сложных метеорологических условий – разразилась гроза, – взмыл в небо.

– И вот, – как часто вспоминала мама, – он входит ко мне в палату с огромным арбузом. А вы уже лежите, завернутые во все беленькое, рядом на кровати, сами беленькие и чистенькие. И я ему говорю: «Сережа, ты только посмотри, какие они красивые и хорошенькие!» А он отвечает: «Ах, если бы ты только видела, Томочка, какая ты сейчас прекрасная!» И, отложив арбуз в сторону, счастливый, кинулся меня целовать.

Через пару недель мы уже отправились в свой первый полет. Меня мама держала на руках, Лену – кто-то из родни, кажется мамин брат, Юра. Когда после посадки все спустились на землю, мама, забеспокоившись, что Лена долго молчит, даже не попискивает, взяла ее из рук брата и обнаружила, что тот всю дорогу держал ее вверх ногами. Сестра посинела и чуть было не задохнулась.

В другой раз мы летели на служебном самолете отца. Ровный полет, обычный маршрут. Отец уснул на боковой скамье. Мы – кульками у мамы на руках. Через какое-то время мама почувствовала, что с самолетом что-то не так – проще говоря, он падает. Под нами – Тихий океан, Желтое море, бездна воды. Мама растолкала отца:

– Сережа?!

Интересно, что мама никогда не называла отца данным ему от рождения именем – Исидор. Скорее всего, оно ей не нравилось. Она звала его Сережа. Это имя существовало для нее в нескольких вариантах, в зависимости от обстоятельств. В лучезарно-счастливых – Сереженька, в экстремальных со знаком минус – «Сергей! Хватит, перестань!», пожалуй, чаще всего – Сережа. Но и просто Сережа звучало нежно и очень тепло.

– Сережа?!

Отец рванулся в кабину, матюгнулся, где-то поддал ногой, рука автоматом прошлась по шлангам подачи горючего. И точно, отошел контакт. Мотор перестал чихать, выправился, за ним и самолет выпрямился и пошел набирать высоту. На все ушли доли секунд.

В тех же ляодуньских местах произошла еще одна встреча с опасностью. Это было на загородной вилле, где квартировала наша семья. Глубокой ночью раздался стук в дверь или звонок. Мама в легком ха латике, со счастливо-радостным выражением лица, распахнула дверь. Отец был в командировке, но он же мог неожиданно приехать? Вместо мужа перед ней стоял высокий чужой мужчина. Мама не успела испугаться. «Ой, а я думала, это Сережа», – извиняясь, что обозналась, она ласково улыбнулась незнакомцу. В эту минуту внезапно проснувшаяся годовалая Алена сползла с кроватки, прошлепала в коридор и, протянув ручки, «чтобы на ручки», несколько раз пропищала: «Ма-ма, ма-ма». Мама подхватила ее, нежно целуя, прижала к себе и еще ближе придвинулась к мужчине. Он тяжело дышал. Наконец, совсем низко опустив голову, чтобы не видно было лица, сипло произнес:

– К вам не приходили собирать подписи в помощь голодающим? – И не дождавшись ответа, тут же добавил глухим голосом, не глядя больше на маму, только в пол: – Никому дверь не открывайте. – Он спиной отпрянул в ночную мглу.

Рано утром отец все-таки вернулся раньше положенного срока домой, к всеобщей радости. А через час приехал его адъютант Женя Данилевский и предупредил, что прошлой ночью из местного централа сбежали несколько опасных рецидивистов, посоветовав маме никому дверь не открывать. А мама промолчала и отцу никогда про этот случай не рассказывала, чтобы он не ругался и не расстраивался, раз все уже произошло.

После того как мы съехали, новый хозяин обнаружил за статуей Будды, в нише, замаскированный потайной погребок со знатной коллекцией старинных вин и коньяков. Вот тут я представляю, как отец «кусал себе локти». Сколько не накрытых столов, не собравшихся друзей, упущенных моментов шутливо пригрозить маме: «Мне сверху видно все – ты так и знай!», не поднятых тостов под все эти рейнские, бургундские, шартрезы, бурбоны в бутылках темного, не просвечивающегося стекла, с окаменевшими печатями и залитыми густым сургучом пробками. Пару таких бутылок я наблюдала у нас дома на протяжении нескольких лет. Командир корпуса таки поделился с отцом. На заморских этикетках расписались самые близкие друзья, присутствовавшие на первом дне рождения двойняшек и скрепившие подписью обещание открыть эти бутылки на наше совершеннолетие. Мне кажется, они «достойно продержались» около десяти лет, но на одиннадцатый год, вероятно в один из особенных дней, отец плюнул, открыл сервант, поковырял кортиком тяжелый сургуч и, взглянув на дюжину дорогих ему имен, «приземлился за столом» один. И правильно сделал.

Память почти ничего не сохранила из того, что происходило в первые годы, хотя кажется... какие-то деревья, сад, крутящийся стол. Все, что знаю о себе, – зарисовки маминых воспоминаний. Каждые пять минут я снимала трубку игрушечного телефона и провозглашала, абсолютно уверенная, что меня слышит отец: «Але! Папа! Приезай домой обедать!!! Але! Папа! Приезай...»

Отец, во всем многообразии проявлений своего непростого характера, навсегда вошел в мою память позднее. Он «спикировал» из конверта сложенным вдвое листом бумаги, с нарисованным на нем восхитительным зáмком с башенками и подвесным раскачивающимся мостом. История, с которой я осознала, что у меня есть отец, который любит меня, думает обо мне и шлет в подарок этот чудесный рисунок, была посвящена трем поросятам. Тяжелый готический замок, подъемный мост на массивных бронзовых цепях не соответствовали легкомысленным персонажам, но все искупалось той страстью, с какой отец нажимал на быстро ломающиеся грифельные носики итальянских братьев Сакко и Ванцетти.