Герберт Уэллс - Отец Кристины-Альберты

— Все действительно обстоит очень скверно, — сказал Лэмбоун. — Люди понятия не имеют, насколько скверно. Тем не менее… мне кажется, что заблуждаться на свой счет это еще не безумие. Он хочет что-то предпринять?

— Боюсь, что да.

— И скоро?

— Это-то меня и тревожит. Видите ли, — продолжала она, — я боюсь, что большинство людей будет смотреть на него, как на помешанного. Он сейчас в Лонсдейлском подворье. Нам пришлось вчера вернуться из Танбридж-Уэллса. С места в карьер — просьба съехать. Это-то меня и напугало. Дня два все шло хорошо. Практически нас выгнали из пансиона. Там живет жутко неприятный человек, некий мистер Хоклби, и, видимо, он проникся враждебностью к папочке. Вы же знаете, как люди проникаются ничем не оправданными антипатиями?

— Весьма неприятная сторона человеческой натуры. Я это хорошо знаю. Люди даже проникались антипатией ко мне!.. Но продолжайте.

— Странности папочки пришлись против шерсти ему и его дочке. Они напугали мисс Рустер, хозяек пансиона, двух сестер. Они заявили, что он может начать буйствовать в любую минуту, и, если он останется, съедут они. Шептались на лестнице, говорили, что надо послать за полицией и выдворить его. Что я могла сделать? Нам пришлось уехать. Видите ли, папочка убежден, что когда он был Саргоном, мистер Хоклби тоже был жив, и его посадили на кол за изменнические происки; и вместо того чтобы забыть о прошлом, он что-то сказал об этом мистеру Хоклби, а тот расценил это как угрозу. Все так сложно, вы понимаете.

— Но он не попытался снова посадить его на кол?

— Да нет же! Сам он ничего такого не делает. Бушует только его воображение, а не он сам.

— И теперь он снова в Лондоне?

— Ему представляется, что он как бы поставлен над королем, и он намерен отправиться в Букингемский дворец и сообщить об этом королю. Он говорит, что король — на редкость хороший человек, и чуть услышит о положении дел, как признает папу своим сюзереном и уступит ему трон. Естественно, если он попробует что-либо в таком роде, его упрячут в сумасшедший дом. И он написал письма премьер-министру, и лорду-канцлеру, и президенту Соединенных Штатов, и Ленину, и так далее, приказывая им явиться к нему и получить его распоряжения. Но я убедила его не отсылать их, пока у него нет царской печати.

— Что-то вроде посланий Магомета земным владыкам, — сказал Лэмбоун.

— Еще он подумывает о знамени или о чем-либо в том же роде, но все это крайне смутно. Просто к нему привязалась фраза: «Я подниму мое знамя». Мне кажется, это пока пустяки, но вот план с Букингемским дворцом… он может привести к чему-то.

— Как интересно! — Лэмбоун прошелся по комнате, а потом присел на ручку кресла, глубоко засунув руки в карманы. — Скажите, вид у него ненормальный?

— Нисколько.

— Одет неряшливо?

— Тщательно, как всегда.

— Я помню, какой у него был аккуратный вид, когда мы познакомились. А он… хоть сколько-нибудь бессвязен? Или все это обстоятельно?

— Абсолютно. Он совершенно логичен и последователен. Мне кажется, говорит он лучше и яснее, чем обычно.

— Только одна простая иллюзия? Он не считает, что очень физически силен, или красив, или еще что-нибудь в том же роде?

— Нет. Он вовсе не помешан. Просто подчинился власти одной великой и нереальной идеи.

— Не начал сорить деньгами? Ничего такого?

— Ничуть. Он всегда был… бережлив во всем, что касается денег.

— И теперь тоже?

— Да.

— Ну, будем надеяться, что так будет и дальше. Не вижу, почему человек безумен, если верит, что он царь или император — раз ему кто-то так сказал. В конце-то концов, у Георга Пятого есть не больше оснований воображать себя королем. Единственная разница, что ему об этом сказало большее число людей. Фантазировать, будто ты король, не значит быть сумасшедшим, и вести себя в соответствии с этой мыслью — тоже не сумасшествие. Когда-нибудь оно может придти, но не сейчас.

— Но я боюсь, люди поверят, что это именно оно… Видите ли, только в последние дни мне стало ясно, как я люблю моего отца и как ужасно будет для меня, если его у меня отнимут. Я боюсь сумасшедших домов. Насильственное ограничение свободы тех, кто меньше других способен понять смысл ограничений. А уж ему и недели хватит, чтобы сойти с ума — по-настоящему сойти с ума, если он окажется там. Этот мистер Хоклби напугал меня, он меня напугал. Таким он был беспощадным. Он чернил папочку с такой ядовитой злобой. Отвратительный человек.

— Да, я знаю, — сказал Лэмбоун. — Ненависть.

— Да, — сказала она. — Ненависть.

Кристина-Альберта вскочила на ноги и завладела каминным ковриком. Ее коротко подстриженные волосы, короткая юбка, мужская поза и серьезное лицо образовывали очень нелепый и очень привлекательный сплав свежей юности и зрелой ответственности.

— Понимаете, я не знаю, что с ним могут сделать — могут ли его забрать у меня. Никогда прежде я не боялась того, что может произойти, а теперь боюсь. Я не знаю, как со всем этим справиться. Я думала — жизнь веселая штука, и люди глупы, раз боятся что-то делать. Но теперь я увидела, что жизнь опасна . Я никогда особенно не боялась того, что могло произойти со мной. Но это совсем другое. Он живет в радужных мечтах, а над ним нависает абсолютная беда. Только подумайте! Его хватают! Возможно, бьют! Сумасшедший дом!

— О том, какие тут действуют законы, я практические ничего не знаю, — задумчиво произнес Лэмбоун. — Но не думаю, что они могут что-то с ним сделать без вашего согласия. Но в отношении сумасшедших домов я совершенно согласен. По самому своему назначению они должны быть жуткими местами, призрачно тоскливыми. Служители в большинстве… очерствели. Даже если начинали альтруистами. Каждый день подобного… никто не выдержит… Я не знаю, как становятся сумасшедшими, я хочу сказать: как людей признают сумасшедшими по закону и кто имеет на это право. Кто-то… мне кажется, два врача должны признать его невменяемым, или еще что-то. Но в любом случае я не думаю, что ваш отец — сумасшедший.

— И я не думаю. Но этого мало, чтобы его спасти.

— Ну, так что-нибудь другое. Он, как вы сказали, человек с воображением, со сверхвоображением, которым овладела фантастическая идея. Возможно, тут поможет психоанализ?

— Не исключено. Психоаналитик, который вернет его разговорами к тому, каким он был прежде.

— Да, если бы, например, Уилфрид Дивайзис мог с ним поговорить.

— Я почти ничего о них не знаю. Конечно, я читала Фрейда… и немножко Юнга.

— Я как-то познакомился с Дивайзисом. Мы беседовали на званом завтраке. И мне понравилась его жена. И если бы вам удалось поселить вашего отца в каком-нибудь деревенском коттедже. Да, кстати… у вас есть деньги?

— Чековая книжка у него, но он выплачивает мне содержание. До сих пор никаких денежных неприятностей не было. Он нормально подписывает чеки.