Валерий Козырев - Джесси

– На счастье, дети! – улыбался отец Вики.

Вока и Вика под аплодисменты прошли по осколкам в здание и сели за стол.

Немного растерянные сидели за столом Вока и Вика, ещё не совсем осознавая, что всё происходящее вокруг имеет к ним какое-то отношение. А вокруг них пир шел горой. Под свадебные тосты разливалось шампанское, в бокалах же Воки и Вики искрился не знаменитый хмельной напиток родом из французской провинции Шампань, а обыкновенный лимонад. Но вскоре дух молодежной свадьбы – радостный и разудалый – коснулся и их. Вока взглянул на Вику. Её щеки румянились счастьем. Он чуть сжал под столом её руку. Она повернула к нему голову. Сияющий взгляд. Очаровательная улыбка. Прелестный носик и обворожительная небольшая родинка над верхней губой, словно искусно нанесённая мушка. И если бы сейчас прокричали «горько!», он, отбросив евангельское ханжество, запрещающее молодоженам целоваться до объявления их мужем и женой в церкви, слился бы с ней в столь желанном ему поцелуе. Он потупил и отвел чуть затуманенный, словно хмельной, взгляд. Вика понимающе улыбнулась и тоже легонько сжала его руку.

Родители Вики также пили за здоровье молодых лишь лимонад, хотя трезвенниками не были. Но уговор есть уговор – кто хотел быть вечером на церковной свадьбе, не должен был даже пригубить хмельного. Поэтому они не стали дожидаться конца свадьбы и вместе с родителями и братьями Воки вскоре ушли к ним. Впрочем, это никак не повлияло на ход свадьбы – она только набирала обороты. Вскоре музыкальные колонки, которые принесли из студенческого клуба, ухнув, стали вколачивать в зал звуки ритмичной музыки, и на свободное от столов пространство стала выходить молодёжь для быстрого танца.

За полтора часа до начала свадебной церемонии в церкви Вока, Вика и Гена с Аней, позвав Катюшку с Юлей, которые быстро сдружились, и что-то постоянно щебетали друг дружке на ухо, прыская от смеха, покинули зал столовой. В «Ладу» свободно помещалось только пять человек, а так как их было шестеро, то решили, что на заднем сиденье поедут Гена, Аня, Катюша и Юля. Машину же поведет Вока, а на переднее пассажирское сядет Вика, чтобы не мялся её свадебный наряд. У Вокиного дома высадили Катюшку и Юлю, а сами проехали дальше, на квартиру Гены и Ани, решив провести оставшееся время у них. Аня с Геной принялись готовить на кухне кофе, а Вока и Вика в большой комнате устроились на диване. Оба чувствовали себя скованно. Вока хотел заговорить, но не знал, о чём. Вика сама повернулась к нему. Ее лицо светилось счастьем, и в этот миг Вока вдруг понял… нет, скорее ощутил душой, что это – его жена, его вторая половина, часть его самого.

– Эй, молодожены! Кофе пить будем? – послышался с кухни голос Гены.

Вока не сразу смог ответить, он глядел на Вику счастливыми влюбленными глазами.

– Так будем или не будем? – постучался в комнату Гена. – У нас в распоряжении времени не так-то уж и много…

– Будем, будем! – тряхнул головой Вока, встал с дивана и подал руку Вике.

Они вышли на кухню. Аня уже разливала кофе. Гена взглянул на них и улыбнулся – их лица не могли скрыть бушующей внутри радости.

Церковная свадьба отличалась от студенческой. У Вики было ощущение, что из быстрой, бурлящей в водоворотах реки они попали в тихую мирную заводь. И что было ближе её душе – она не знала, хотя и была тронута особой душевностью, которой, казалось, было пропитано всё вокруг. Воку уже ничего не трогало, он был обременён второй свадьбой подряд, и ему уже давно хотелось остаться с Викой наедине. Наконец пастор пригласил их на сцену. И после обычных для этой церемонии вопросов и ответов благословил и объявил мужем и женой. Потом, как обычно, пелись положенные по этому событию псалмы. День, наверное, был слишком насыщен, и поэтому особого религиозного вдохновения по этому поводу ни Вока, ни Вика не испытали, даже понимая, что из всего, что произошло в этом дне, этот момент – самый важный.

Ещё до свадьбы, в одном из тихих районов города, Вока снял однокомнатную квартиру. Хотя и рассчитывал, что к свадьбе уже сдадут дом, строящийся автотранспортным предприятием по принципу жилищно-строительного кооператива, и в который он сдал первый взнос на двухкомнатную квартиру. Но, как это зачастую бывает, сроки сдачи все переносили и переносили. Вока все-таки надеялся, что дом сдадут в ближайшее время, и жить на съемной квартире им с Викой придется недолго.

Когда всё закончилось, до места их временного пристанища молодых подвезли Гена и Аня. Они вышли из машины вместе с ними, попрощались и, отказавшись от предложения зайти в гости, сели в машину. Перед тем как тронуть «Ладу» с места, Гена помахал им рукой в открытое окошечко.

– Допобаченья!

Аня рассмеялась, Вока улыбался вслед удаляющейся машины. Вика вопросительно взглянула на него.

– Потом расскажу. – Вока обнял и прижал её к себе…

Прошло два года и самые худшие предположения Алексея Павловича стали сбываться. На лице Гены появилась характерная для его заболевания бледность. Аня и близкие ему люди замечали, что временами его взгляд стал задумчив, порою отрешен. Это были первые признаки прогрессирующей болезни… Вскоре он стал едва заметно прихрамывать: обострилась давняя травма колена. Курсы терапии помогали лишь ненадолго, и уже через пару недель симптомы болезни проявлялись вновь. И хотя количество лейкоцитов оставалось стабильным, но их было уже гораздо больше допустимого. Болезнь из диагностированной перешла в одну из своих хронических форм. Начались осложнения, снизился иммунитет, и Гена стал часто болеть простудными заболеваниями. Заметно припухло колено, и теперь каждый шаг причинял острую боль, снять которую можно было лишь с помощью сильнодействующих обезболивающих препаратов. Вскоре ему пришлось оформить инвалидность. Теперь после завтрака он уже никуда не уезжал, а, проводив Аню на работу и выгуляв Джесси, занимался своими делами – обычно ремонтировал знакомым радиотехнику или резал по дереву. Резьба стала увлекать его всё больше и больше. Ему открылся новый для него мир, и он с головой окунулся в него. Мир этот увлекал, завораживал, отвлекал от боли и чёрных мыслей. На блошином рынке купил набор инструментов, необходимых, чтобы заниматься этим ремеслом. Он достаточно быстро овладел контурной резьбой, а вслед и скобчатой, где узор создается полукруглой стамеской сочетанием насечек. Вскоре овладел и более сложной – резьбой рельефной, где элементы не врезаны в фон, а наоборот: возвышаются над ним. Особенно же его увлекала чернолаковая резьба – это когда заготовка сначала покрывается чёрной краской или лаком, высушивается, и по ней, из прорезанных узкой стамеской линий, создается узор в игре контрастов – белого с черным. И даже достаточно простые композиции превращаются в загадочные сюжеты. Наконец дошла очередь и до скульптурной резьбы – вершины этого искусства. Уже одно только название говорит само за себя, что это объемная, просматриваемая со всех сторон, работа. Несколько заготовок были Геной безнадёжно испорчены. В книге, купленной на том же блошином рынке, он прочитал, что скульптурная резьба включает в себя такую разновидность, как корнепластика; то есть композицию с использованием уже существующих природных форм. Когда в качестве заготовки употребляются корневые части и участки нижнего стволового утолщения дерева с наростами, уже изначально имеющими сходство с чем-либо. Это может быть что угодно: животное, растение, своеобразная мимика человеческого лица да и любой неодухотворенный предмет. И, конечно же, для того, чтобы увидеть это подобие, умельцу необходимо иметь недюжинную творческую фантазию, дабы воочию вообразить контур предстоящего произведения только лишь на основе существующей заготовки и найти решение, как лучше, при помощи инструментов, воплотить своё видение в законченную форму. Нельзя сказать, что Гена совсем не знал об этом и раньше, но содержание и яркие иллюстрации книги вдохновили его. Он вспомнил, что на берег водохранилища, что в пятидесяти километрах от города, волны часто выбрасывают бревна, а то и целые стволы деревьев вместе с корнями – скорее всего, подмытые в верховьях реки, на которой это водохранилище и было построено. На следующий же день, с самого утра, его белая шестерка, завихряя за собой пыль, уже мчалась в направлении водохранилища. Вернулся он только вечером. В багажнике автомобиля, перегруженным до того, что он даже не закрывался, были отпиленные ножовкой части стволов деревьев и корней, в которых Гена увидел нечто, что в дальнейшем должно было приобрести вид чего-то, пока известного только ему одному. Одна же, самая большая и сильно изогнутая заготовка, выпиленная из средней части объёмного дерева, лежала на заднем сиденье, занимая всю его длину от одной дверцы до другой. С месяц заготовки сушились на балконе в тенистой его части, чтобы не пересохли под прямыми солнечными лучами и не пошли глубокими трещинами. Затем Гена притупил к работе. И к концу дня затейливо изогнутый корень неожиданно превратился в белку с огромным пушистым хвостом, забавно держащую в передних лапках большую еловую шишку. Аня была в восторге, и Гена подарил белку ей. Следующая заготовка из корня, после двух дней работы над ней, превратилась в фигурку запорожского казака в высокой остроконечной шапке, заломленной на затылок, и в широченных шароварах, застывшего в сложном па национального танца. Отпиленную чурку с наростом он расколол надвое, так, что нарост остался на одной из половинок. День Гена трудился над ним стамеской, резаком и шлифовальной бумагой, после чего бесформенный, казалось бы, нарост, приобрел черты человеческого лица с круто изогнутой курительной трубкой во рту, не узнать в котором Сергея Есенина – любимого поэта Ани – было просто невозможно. Одна из заготовок приобрела вид человека, одетого в длинную хламиду, ниспадающую до самых ступней его ног, обутых в сандалии, в руках у него был длинный пастуший посох с большим изгибом вверху. И конечно же – это была узнаваемая фигура Иисуса Христа…