Илья Беркович - Отец

Саша покорно перевел.

— А женщины, — спросил, подумав, Ави, — они тоже пьют?

— А женщины? — перевел Горчакову Саша.

— Ну, женщины. Бабы будут ненавидеть. Могут заяву написать. А на что ему женщины? Он что, всем нравиться хочет? Так не бывает. Мужчины любят — бабы ненавидят. Евреи любят — русские ненавидят. Нет, слушай, скажи ему, бабам пусть жратву выдает — сахар, кур. Только в другой день. А мужики чтобы молчали, кто их поит. Пусть им в другой день и в другом месте наливают. Тогда и те, и те за него проголосуют. Давай лист бумаги, пока я добрый! — Горчаков был уже хорош. — Я ему обращение напишу, письмо в поддержку! Все за него проголосуют!

Ручка и лист были выданы Горчакову немедленно. Он написал:

«Сограждане! К вам обращается капитан Горчаков, боевой офицер, потерявший ноги в Афганистане. Израиль заманил меня лживыми обещаниями и обманул, как всех нас. Многие притворялись друзьями. Они ждали только первого предлога, чтобы выставить на улицу. Все отвернулись от меня. Я, боевой офицер, ночевал на скамейках. Только Ави, — как его фамилия? — только Ави Фиамента протянул мне руку. Только благодаря ему я получил кров и новую надежду. Ави Фиамента — настоящий человек. Я призываю всех вас голосовать за него!»

Записывая Горчаковское письмо, я чувствовал неудобство, вроде выступа в сандалии, который сначала машинально, а потом все более сознательно ощупываешь пальцами ноги, и приходится-таки нагибаться и выкидывать остроребристый камешек. Я нащупал в памяти здоровенный булдыган. Вот он:

Инфернальная шайка опутывает уездный город. В шайке, кроме прочих, пьяненький штабс-капитан, графоман-шут. Уж Достоевскому-то можно было бы не подражать.

Но я помню, помню капитана Горчакова, я переделал его в старшие лейтенанты, а в жизни он был капитаном, то есть еще ближе к Лебядкину. Сто раз я видел его на скамейке в садике, я сидел за ним в очереди в жилотделе, помню его глаза, налитые влагой заподлицо с набрякшими скулами, помню, как он глухо лаял на чиновницу, предлагавшую ему курсы профпереквалификации. И листок с призывом голосовать за Ави стоит у меня перед глазами — крупный, неровный, слегка расплывшийся шрифт. Не я повторяю Достоевского, а жизнь повторяется, и как выкинуть из сандалии этот камень?

Прослушав перевод горчаковского воззвания, Ави задумался. Рекомендации кэптена (Ави даже мысленно не мог выговорить его фамилию) по привлечению русских были ценными, хотя можно было бы додуматься и самому. А вот тема выборов не приходила и вряд ли пришла бы ему в голову. С этого холма открывались принципиально новые виды. Да, серьезного эксперта можно подобрать на скамейке.

В мозговую записную книжку рядом с «Узнать оптовые цены на кур» Ави записал: «Выяснить, когда будут муниципальные выборы».

Помолчав, он спросил Сашу, кивнув на Горчакова:

— Какие еще продукты он советует раздавать?

— Картошку, — отрезал Горчаков, — тушенку, сигареты и лук.

Вожди иногда выслушивают экспертов, но почти никогда не слушаются их.

Ави послушался Горчакова. Белый фургон, такой же, как у настоящих каменских хасидов, с портретом Ребе на боковой двери, но без громкоговорителя, привез с оптового рынка много ящиков с большими заиндевелыми камнями (это были мороженые куры), слои ячеистого папье-маше с яйцами и мешки — сахар и рис. За рулем сидел сам Ави, продукты в штаб-квартиру на третьем этаже незаселенного дома таскали Дани, Саша и Француз. Туда же затащили старый холодильник. Заказали портреты-наклейки: большой — Каменского Ребе и маленький — Ави. Купили несколько ящиков штампованных подсвечников и водки — всего ящик — для Горчакова.

На досках объявлений появились сообщения о раздаче в новой синагоге каменских хасидов органических кур и яиц — только для мужчин.

Главную же горчаковскую идею Ави зарядил, поставил на предохранитель и спрятал пока в карман: до выборов мэра оставалось полтора месяца.

Откуда, спросите вы, у молодого человека, живущего на дотации тестя, нашлись деньги на белый фургон, холодильник, заиндевелых кур и их органические яйца? Об этом мы еще поговорим.

Начались раздачи. Миша, узнав о них, запустил контрраздачи. Кроме кур, он раздавал огурцы и апельсины. Именно тогда Каменский Ребе понял, насколько нехороши дела у его хасидов, и послал к нам в город своего человека.

— Рома, б…, подогрей мне сигарету! — крикнул скрытый маскировочной сеткой солдат.

— Где я тебе в праздник возьму сигарету? — ответили из сторожевой будки с другой стороны каменной арабской улицы.

— Я тебе сказал, е…. в р… подогрей мне сигарету! — разнеслось над перекрывавшей улицу бетонадой.

— Какую тебе, сука, сигарету?

— Да какую хочешь!

Улица вела к могиле Праведника. В бетонаде был узкий проход. Проход сторожил толстый румяный солдат с маленькими глазами в густых черных ресницах. Миша остановил минибус у самого прохода и спрыгнул на землю. От резкого движения заныл разбитый позавчера подбородок. Миша вынул из кабины и поставил на бетонный куб корзину с пончиками, ханукальный подсвечник и маленький черный чемодан. Миша приехал поздравить с праздником солдат, охранявших могилу, и показать им фокусы. Он вынул из чемодана стальную чайную ложку, засучил рукав, положил ложку на запястье левой руки и начал поглаживать ее указательным пальцем правой. Румяный солдат смотрел на это пристально и недоброжелательно, как орел. Погладив ложку, Миша зажал ее в кулаке и щелкнул по ее чашечке. От легкого щелчка стальная ложка сломалась. Чашечка упала, звякнув о бетон. Миша протянул солдату черенок.

— Ну, — нехотя сказал солдат, — это твоя ложка. Ты ее подпилил.

— Да?! Принеси свою.

— Роман! — крикнул румяный, — иди сюда и принеси железную ложку!

Из будки вылез Рома с ложкой. К тому времени, как Миша щелчком сломал ее, подошел Охана из будки напротив. Миша попросил у Оханы двадцатишекелевую купюру, проткнул ее карандашом и сложил в двадцать раз, а когда развернул, дыры как небывало.

Три года назад, когда Миша сдал экзамен на раввина, Ребе послал его на курсы фокусников. Это был специальный трехдневный курс для каменских хасидов. Серьезным бородатым людям в шляпах, собравшимся на первую лекцию в биллиардной пустого по случаю конца сезона приморского пансиона, было неловко смотреть друг другу в глаза, но после первой же фразы коренастого фокусника с эспаньолкой неловкость прошла.

— Фокусник, — сказал фокусник, — это человек, умеющий незаметно для зрителя следовать ходу вещей. Если фокус удался, он волшебник. Если фокус не удался, он клоун, и публика должна верить, что так было задумано. Как только вы перестанете бояться хода вещей, они станут послушными.