Эдуард Тополь - Любовь, пираты и... (сборник)

Обсэшн этой книгой увело меня в эмиграцию, заставило пройти с эмигрантским потоком весь путь от Шереметьево до австрийских притон-отелей мадам Беттины и нищенского пребывания в Риме и Ладисполи, интервьюировать по дороге всех встречных-поперечных от близких друзей до главарей первой русской мафии в Риме, а затем, в США, – написать сначала «Красную площадь», «Журналист для Брежнева», «Чужое лицо» и «Красный газ», чтобы только после этого замахнуться на свою еврейскую трилогию – «Любожид, или Русская дива», «Римский период» и «Московский полет». Я писал эти книги больше десяти лет…

Вот теперь, мне кажется, я объяснил вам, что такое obsession. Оно способно изменить всю вашу судьбу.

Давайте сразу разделим эту тему на две части:

1) наслаждение эротическое, сексуальное и

2) наслаждение интеллектуальное, творческое.

Конечно, я мог бы полезть в набоковскую «Лолиту» и выписать метафоры и эпитеты Гумбольта при описании им сокровенных прелестей предмета его роковой страсти. Или заглянуть в книги Мопассана и Миллера. Но зачем, когда в романе «Русская дива, или Любожид» я сам посвятил этому процессу не одну страницу.

«…Он расстегнул ей блузку, снял с нее лифчик и начал целовать ее узкие плечи, шею, грудь… а потом уложил ее, покорную и бесчувственную, на пол, на ковер, расстегнул ее юбку и снял с нее все – шелковую комбинацию, колготки, трусики.

Она не реагировала никак. Она лежала перед ним на ковре – худенькая алебастровая Венера с закрытыми глазами, темными сосками, курчавым светлым пушком на лобке и с двумя тонкими серебряными браслетами на левой руке.

Он встал, поднял Варю на руки и отнес в тесную ванную. Здесь он поставил ее под душ и стал мыть, как ребенка, мягкой розовой губкой.

Голый, он стоял рядом с ней под теми же струями душа, вода текла по его волосатому торсу и ногам, и в тесноте узкой ванной он почти вынужденно касался ее плеч, ягодиц и бедер своим готовым к бою ключом жизни. И тем не менее он не чувствовал сексуального нетерпения. Скорей он ощущал себя восточным евнухом, который гордится тем, что только что на огромном и грязном базаре рабынь отыскал эту белую жемчужину, эту юную и робкую языческую княжну с длинными ногами, золотым пухом лобка, нежным животом, мягкими бедрами, детской грудью, высокой шеей, синими глазами и льняными, как свежий мед, волосами. Таких женщин нет ни в Персии, ни в Иране, ни в Израиле. Такие дивы живут далеко-далеко, за двумя морями и тремя каганатами. Они живут северней хитроумных армян, северней диких алан, склавинов, антов, словен, кривичей и даже северней булгар и ляхов. Греки зовут их племя Russos и говорят, что язык их похож на язык германцев и что даже название их главной реки звучит на германский манер – Днепр. Эти Russos не знают Единого Бога, они поклоняются огню, ветру, камням и деревьям…

Но, в конце концов, совершенно не важно, на каком языке они говорят и кому они поклоняются. А важно, что эта рабыня трепетна, как лань, чиста, как лунный свет, и пуглива, как все язычницы.

Купая свою находку, Рубинчик чувствовал себя евнухом, который готовит царю новую любовницу.

С той только разницей, что этот евнух не оскоплен, а царь – он сам, и поэтому…

Он стал целовать ее мокрые теплые губы. Струи воды текли по их лицам, его волосатый торс прижимался к ее мокрой груди, а его напряженный ключ жизни, уже разрывающий сам себя от возбуждения, впечатывался в лиру ее живота. Его язык вошел в ее влажный рот и стал облизывать ей нёбо, зубы, десны. А его руки медленно опускались по ее спине, скользя пальцами вдоль ее позвоночника, как по грифу виолончели. А дойдя до ягодиц, обхватили их, подняли ее мокрое и легкое тело и посадили верхом на его разгоряченный фаллос. Он еще не вошел в нее, нет, да он и не собирался делать это сейчас, он только хотел разогреть ее на своей жаркой палице, приучить ее к ней. Но она тут же зажала ногами эту палицу, как гигантский термометр, и даже сквозь свой собственный жар Рубинчик ощутил горячечную жарынь ее щели, которая, как улитка, вдруг стала втягивать его в себя, втягивать с очевидной, бесспорной силой…»

Извините за эту самоцитату, в романе «Русская дива» описанию всего последующего действа моих героев посвящено страниц десять, если не больше. То есть читатели «Русской дивы» могут удостоверить, что кое-какое представление об эротическом наслаждении автор этих строк имел. Однако какие бы изысканные метафоры и эпитеты ни подбирали мы, писатели, для описания сексуального наслаждения, я могу сказать еще короче и проще: самое большое эротическое наслаждение мужчина получает не от этого сакрально-физического процесса, а от созерцания тех наслаждений, которые получает в этот момент любимая им женщина. Как сказал Михаил Жванецкий, «интересно, что они при этом чувствуют?».

Один американский психолог, выступая по телевизору о разнице чувствительности мужчин и женщин, привел очень простой пример. Он поднял с пола пушинку, бросил ее и сказал: «Вот примерно так чувствует мужчина любую обиду или удовольствие». А затем поднял с пола гирю весом эдак 5 кг и тоже уронил ее на пол. Гулкий удар сотряс подиум, а психолог сказал: «А вот так чувствует женщина».

Мне кажется, что при соитии с любимой женщиной самое большое наслаждение настоящий мужчина получает от стонов, вскриков и других проявлений именно ее, а не своих наслаждений.

Правда, и тут женщина должна знать меру. В пору моей полуголодной студенческой молодости у меня был сокурсник, которого соблазнила дочь какого-то министра, и он ходил к ней на ужин и на завтрак в министерский дом на Тверской напротив ресторана «Арагви». Там его вечером потчевали черной и красной икрой, финским сервелатом и кубинским ромом. А на завтрак был настоящий бразильский кофе, свежевыжатый апельсиновый сок и марципаны из соседнего Елисеевского магазина. Но после двух или трех таких визитов ему от этой малины пришлось отказаться. Я спросил его, в чем дело, неужели эта девушка так уж плоха в постели? «Нет, наоборот, – сказал он. – Но она так кричит, что памятник Долгорукому шатается. И когда я ухожу от нее, все менты и охранники этого дома у меня документы проверяют».

На эту же тему у знаменитого израильского каббалиста Михаэля Лайтмана есть такое рассуждение:

«Не важно, в каких видах мы стремимся к удовольствию – в итоге мы все равно хотим наслаждения. Если вставить мне электрод в мозг и давать мне наслаждение, вместо того чтобы я ел, пил, занимался всеми приятными вещами в мире, – мне будет не нужно ничего, кроме такого электрода… Как наркоман: получил свою дозу – и ему хорошо…

А сейчас представьте себе: вот все наслаждения, которые получает человек на протяжении семидесяти лет своей жизни, с одной стороны, и вся горечь и все страдания, которые он переносит, с другой стороны (несчастный!), чтобы достичь этих маленьких кратковременных наслаждений. Если бы мы могли показать человеку это соотношение, то он бы предпочел не рождаться вовсе.