Ёко Огава - Отель «Ирис»

Сверху море казалось маленьким. Остров Ф. лежал посреди него спокойно, словно бы спал. Огни лампочек в парке развлечений слились в единое целое. В самом центре парка музыканты по-прежнему продолжали играть свою бесконечную мелодию.

– Нравится? По-моему, это очень весело!

Переводчик ничего не ответил, только кивнул с закрытыми глазами.

Отсюда были видны мыс и прогулочный катер. Здания вокруг отеля «Ирис» слились воедино, так что я не могла его различить. Все вращалось одновременно с нами.

Хотя самолет пошел на посадку, он покачивался.

– Вам плохо? – спросила я переводчика.

– Все в порядке.

Он поправил растрепанные волосы, и мы, взявшись за руки, прогуливались по парку развлечений. Чем ниже спускалось солнце, тем больше становилось посетителей. Дети с воздушными корабликами и сластями в руках громко и радостно кричали. Уличные фокусники разрывали у себя на запястьях цепи и выдували изо рта огонь. При виде этого какой-то малыш, испугавшись, заплакал. И по всему парку влюбленные, не замечая посторонних взглядов, гуляли в обнимку и целовались. Порывы ветра кружили по земле попкорн и корешки от входных билетов. Повсюду взлетали петарды, носились спущенные с поводков собаки, сверкали вспышки фотоаппаратов.

У переводчика была мягкая рука. Мне хотелось глубоко зарыть в нее свою ладонь. На моих глазах эта рука делала самые разные вещи: приглаживала волосы, наливала чай, снимала с меня одежду и связывала меня шнуром. Каждый раз она превращалась в совершенно иное живое существо.

«Неужели рука, которая сейчас меня обнимает, когда-то убила женщину?» – иногда задавалась я вопросом. Мне было ничуть не страшно. Я не знала, задушил ли переводчик свою жену, проткнул ли он ее ножницами или заставил выпить яд; сейчас я могла только представить, какими красивыми были в тот момент движения его пальцев. Я могла отчетливо представить эти движения и сине-черные ниточки кровеносных сосудов под его кожей.

Мы катались на карусели и ели мягкое мороженое. Некоторое время мой спутник рассматривал причудливо закругленный шарик, в котором переплелись шоколадное и ванильное мороженое.

– Ешьте скорее, а то оно растает.

– Я подумал, что у него любопытная форма.

– Обычное мягкое мороженое. В нем нет ничего удивительного!

– Это потому, что я редко ем мороженое.

– Надо просто обгрызать вафельный стаканчик. Смотрите, вот так!

Не замечая, что испачкала себе лицо, я широко раскрыла рот и съела мороженое в один присест. Переводчик же осторожно придерживал мороженое левой рукой, чтобы не раздавить стаканчик, и облизывал его только кончиком языка. Когда растаявшее мороженое капнуло ему на брюки, он вытер его носовым платком. «Есть мягкое мороженое, должно быть, намного проще, чем раздевать меня догола и связывать…» – подумала я, помогая ему вытирать пятно.

– Когда я приходила сюда с папой, мы всегда ели мороженое. Мне разрешалось один раз на чем-нибудь прокатиться, например на своей любимой карусели, и съесть одно какое-нибудь лакомство, такое у нас было соглашение. Когда мы отправлялись гулять, мама всегда говорила: «Только что-нибудь одно. Поняла? И не капризничай!»

– Почему только одно?

– «Потому что денег у нас мало, а все исключительно дорого». Но папа всегда тайком нарушал это правило. Думать о том, что я выберу, когда мы будем гулять в парке развлечений, было для меня самым большим удовольствием. Яблочные тянучки, стрельбу из лука или особняк с привидениями?… У меня было такое ощущение, что какой-то колдун отговаривает меня от всех этих желаний. А папа терпеливо ждал, пока я не сделаю окончательный выбор. За нашей спиной одна за другой проплывали деревянные лошадки. Тот серебристый самолетик все продолжал летать. Солнце заходило, небо окрасилось в темно-синий цвет, но из-за слишком яркого освещения звезд не было видно. Один воздушный шарик, вырванный ветром, улетел в сторону моря и исчез из виду.

– Ты любишь своего отца? – спросил переводчик.

– Он умер, – сказала я, смахивая с блузки приставшее к ней зернышко кукурузы. – Мне было тогда восемь лет, а папе – тридцать один год. Все плакали и говорили, что он умер слишком молодым.

– Вот оно что… – Мой спутник опустил глаза на пятнышко на своих брюках.

– Он был пьян, с кем-то повздорил и получил удар по голове. Впрочем, тогда я слабо это понимала. Как это случилось, никто не знает. Когда папу нашли, он лежал у выхода из кинотеатра и истекал кровью. Все рассказывали это по-разному, даже те, кто не видел мертвого папу: говорили, что кровь у него текла из носа, из ушей, из многочисленных ран на лице, а голова была расколота, и мозг разлетелся по сторонам.

С большим трудом переводчику удалось запихнуть в рот мороженое, не испачкав руки. Он по-всякому поджимал губы, откусывал кончик трубочки, изо всех сил высовывал язык, чтобы слизнуть капли.

– На самом деле все выглядело не так уж ужасно. Правда, он раздулся, и на теле было много синяков, но после того, как его протерли мокрым полотенцем, казалось, что папа смотрит на нас на удивление живыми глазами. Брови его были словно бы приподняты булавками, белки глаз не повреждены, а зрачки такие прозрачные, что можно было заглянуть в самую глубину его глаз. Мне все казалось, что он вот-вот повернется ко мне и скажет: «Ах, Мари, извини, что я так тебя напугал».

Прозвенел звонок, и деревянные лошадки остановились. Посетители с большим сожалением брели к выходу. Они удерживали своих непоседливых детей, которые хотели взобраться обратно – на самую большую и самую красивую, по их мнению, лошадку. После следующего звонка снова зазвучала музыка, лошадки пришли в движение, и все повторилось сначала. Ничто не могло нарушить это чередование. Ничто не могло нарушить это повторение. Это было похоже на то, как если бы нас ветром загнало в угол.

– Мама всячески пыталась тогда отыскать убийцу. Она рассчитывала получить с него денежную компенсацию, но безуспешно. Тех, кто избил папу до смерти, так и не нашли.

Я склонила голову и покачала ею.

– Вы когда-нибудь видели трупы? – спросила я.

Тщательно вытирая платком лицо, переводчик переспросил:

– Что?

– Трупы. Человеческие.

– А не правильнее было бы говорить – умерших?

– Нет. Я не имею в виду тех людей, которые были больны, постепенно утрачивали жизненные силы и в конечном счете умирали. Я говорю про тех, кого смерть настигла после страшного удара ножом, про тех, кого добивали, не оставляя им шанса убежать. Бесполезно спрашивать, почему именно ты, а не те, кто стоял рядом или сзади. Это злой рок. Поэтому и я предпочитаю говорить именно так.

Мужчина положил носовой платок на колени и разглаживал его так долго и тщательно, что на это ушло немало времени. Он провел языком по губам, словно желая убрать оттуда следы мороженого или вафельные крошки.