Татьяна Огородникова - Очаг вины, или Любовь, диагноз и ошибка одного нейрофизиолога

Генрих застыл в раздумье. Он всегда имел дело с подопытными животными, которых исследователи между собой называли «материалом», иногда с пациентами, подписавшими добровольное согласие на эксперимент... Но чтобы человек специально отыскал его, в период, когда деятельность лаборатории можно было считать законченной... Генрих почувствовал сладковатое дуновение энергии перемен. Он знал, как это пахнет. Боясь спугнуть волшебные флюиды, ученый замер.

Борис, собравшись, вернулся к повествованию:

– Так вот, когда я думаю о ней как об отдельном злобном маленьком животном, с которым невозможно ни договориться, ни подкупить, ни выманить из норы никакими привадами, я впадаю в панику. Тогда я пью. Это бывает редко. В один из таких дней я завалился к Гале – ну, к моей теть Гале, – и все ей рассказал. Как раз Макс был дома. Он и посоветовал мне прийти к вам.

Лысый снова затаился, словно анализируя, достаточно ли этого рассказа для того, чтобы Генрих понял, зачем он явился. Уловив некоторую недосказанность, он спохватился:

– Понимаете, я могу договориться со всеми. У меня много – очень много денег. Огромный бизнес. Мое второе имя – Мусорщик. Я владею свалками и заводами по переработке. Тысячи людей работают на меня, я – щедрый и строгий хозяин. Все создал своим умом и руками. У меня нет семьи, потому что за меня с моей малышкой не пойдет даже проводница поезда дальнего следования, нет партнеров и друзей, с которыми мне пришлось бы что-то делить. Я невероятно богат и успешен. Но я не могу договориться с ней, с моей малышкой. Она сжирает мою голову, мой мозг. И я знаю – она победит. Если, конечно, не произойдет чуда. А Макс сказал, что вы и есть тот человек, который может сотворить чудо. Вот. – Он вздохнул и впервые за весь рассказ посмотрел на Генриха. – Сделайте чудо. Со мной...

Генрих не проявил ожидаемой реакции. Он произнес всего одну фразу:

– А почему, собственно, вы с Максом решили, что я – волшебник?

Борис вдруг сделался очень серьезным, взгляд его стал строг и прям. Лицо вмиг постарело лет на десять, уголки рта опустились. Казалось, он устал бороться, и его тело демонстрировало эту усталость, когда хозяин отпускал рычаги управления.

– Макс не говорил, что вы – волшебник, – тихим голосом ответил гость. – Он просто сказал, что если и есть человек, который возьмется за решение моего вопроса, то это – вы. А Максу я просто верю, потому что он любит меня как брата – родного брата. – Он помолчал. – Вот и все.

В кабинете советского образца повисла томительная пауза, которую могло взорвать всего одно короткое слово. От этого слова зависела жизнь человека. В этот миг Мусорщик почти физически ощущал, как в воздухе происходит предательское колебание чашек весов между «да» и «нет».

Генрих уже давно принял решение, поэтому сейчас думал о том, как профессионально и безразлично милый растерянный человек по имени Борис Мусорщик окрестил ситуацию: решение моего вопроса. Вот как, оказывается, называется чудо с другой стороны.

– Так вы сможете? – с надеждой спросил гость.

Ответа на этот вопрос не знал никто. Действительно, никто, кроме Генриха.

– Хорошо...

Высокий порог эмоциональной реакции, приводящий к эмоциональной тупости, – серьезная проблема, хотя на первый взгляд она может казаться выходом для человека, переживающего эмоциональный стресс. Он или она остаются глухими как к личным, так и к общечеловеческим проблемам.

– Хорошо, я попробую, – неожиданно прервал молчание Генрих. – Но вы должны знать, что я не работаю с человеческим материалом.

Бориса немного передернуло. Генрих, не заметив смятения гостя, продолжил:

– Все исследования, которые мне необходимы для теоретической части, я уже давно сделал. Сейчас мне нужна конкретика для привязки к формулам. Лишь после моего собственного анализа я смогу сказать, насколько могу быть вам полезен.

– Я к вашим услугам, – кротко ответил Мусорщик и, похоже, сам смутился от высокопарной фразы.

– Не волнуйтесь, я не стану делать вам трепанацию. Мне достаточно компьютерных и импульсных исследований вашего мозга. Но, кроме того, мне нужна ваша полнейшая откровенность.

– Я готов, – спокойно ответил Борис.

– И еще! Мне понадобится ваш анамнез – в смысле название и размеры вашей «малышки».

– Не вопрос. Когда?

– Чем скорее, тем лучше.

– Через пару дней нормально?

– Сейчас! – твердо ответил ученый.

– В принципе у меня все выписки в машине, но я не готов был так сразу...

– Какая вам разница, когда умирать? А для меня важен каждый час, – спокойно констатировал Генрих. Он снова напомнил Борису Мефистофеля, не хватало только бородки, заостренной книзу. Наверное, бесстрастное отношение к вопросам жизни и смерти должно быть непременным атрибутом гения.

Генрих был спокоен только внешне. На уровне подсознания он предвкушал близость невероятно важного открытия. Холодок пробежал по его позвоночнику, вздымая мурашками кожу и впиваясь в нижнюю часть волосяного покрова головы. Впадина на шее покрылась испариной. Генрих понял – нет, он почувствовал, что в лабораторию явился объект – именно тот, который оказался в нужное время в нужном месте.

Честно говоря, ученого мало интересовали деньги. Он спокойно наблюдал, как лысоватый пришелец суетливо выходит их кабинета, чтобы принести больничные выписки из авто. В голове гения все клокотало и сигналило: это – ОН. Тот, будто почувствовав мысли Генриха, вдруг запнулся на выходе:

– Да, я не просто так говорил о деньгах. Я действительно богат. Если вам удастся привести меня в норму, – он запнулся, – ну, вы понимаете, что я имею в виду, – я готов финансировать все дальнейшие исследования, связанные с аналогичными проблемами. Если моего слова недостаточно, спросите у Макса – он, надеюсь, даст мне лучшие рекомендации.

Мусорщик продолжил свой путь, а Генрих, не меняя позы, окликнул Арину и попросил ее заварить крепкого чаю. Гость вернулся ровно через семь минут. «Надо же, как они умеют, – подумал ученый. – Меня на машине не пустили на территорию лаборатории ни разу. Генрих точно знал, что от улицы Лопатина, на которой обычно паркуются посетители, до входа в лабораторию ходьбы – десять минут в одну сторону при хорошей погоде. Зимой, в гололед, люди могли выписывать пируэты на стеклянном льду пятнадцать, а то и все двадцать минут. Только за ненужные двести рублей, сунутые в неплотно сжатый кулак хамоватого охранника, можно было позволить себе припарковаться в непосредственной близости от корпуса. В этом случае можно уложиться в семь минут, чтобы дойти до машины, взять из нее необходимые документы и вернуться назад, в лабораторию.