Татьяна Огородникова - Очаг вины, или Любовь, диагноз и ошибка одного нейрофизиолога

В руках у пришельца была толстая история болезни.

– Я вожу ее с собой, потому что знаю, что может пригодиться. – Он помолчал. – А может, и нет...

– Борис, мне нужно буквально тридцать – сорок минут, чтобы ознакомиться с подробностями вашей биографии. Затем нам придется уточнить, насколько верен диагноз – поверьте, что в наших условиях это займет не больше получаса. После этого мы с вами поговорим.

Генрих протянул руку за папкой документов. Мусорщик даже как-то нехотя расстался с бумагами.

– Если хотите, Арина поможет вам провести время небесполезно, – напоследок бросил Генрих.

– Нет, нет. Спасибо. Мне есть, чем заняться, – поблагодарил лысый и устало опустился в кресло.

Генрих скрылся в таинственном зашкафном пространстве. Он будто растворился в стене. Так же внезапно, как материализовался, когда появился. Борис остался ждать. Он тупо листал научные журналы, в основной массе посвященные нейрохирургии и исследованиям извилин. Наткнувшись на статью Бехтеревой, гость внимательно проштудировал ее. Он с большим уважением относился к именитой династии, тем более теперь, когда от работы мозговедов зависела его жизнь. Те полчаса, которые Генрих отвел Борису для переговоров со смертью, больной использовал по назначению. Благодаря уникальным экспериментам, согласно статье, действительно иногда случались чудеса. В душе Мусорщика зародилась надежда.

Прошло очень много времени – гораздо больше, чем ученый обещал потратить на изучение «малышки». Борис, похоже, привык ждать. Он застыл как сомнамбула и даже не встрепенулся, когда услышал уверенный голос ученого:

– Что сказали врачи?

Бо открыл глаза и вопросительно посмотрел на Генриха.

– Когда они собираются вас оперировать?

– Я не уверен в дате, потому что не уверен в результате. Единственное, что мне известно, – чем раньше, тем лучше. Если я опоздаю с принятием решения, я опоздаю на всю жизнь. – Лысый пожал плечами. – Собственно, поэтому я здесь. Если вы откажетесь мне помочь, я должен буду определиться с датой. Скорее всего, я решусь на операцию. Конечно, не хотелось бы жить как растение, но ведь они же... – Борис замялся, – я имею в виду, такие больные не понимают, что с ними происходит...

– Заходите, – Генрих пригласил лысого за стеллажи. – Мне нужно вас протестировать.

Борис ожидал увидеть комнату, подобную камере алхимика, заполненную таинственными приборами, колбами, трубками... Ничего подобного. Небольшое светлое помещение было оснащено огромным количеством компьютеров и техники, напоминающей звукоусилители. В углу стояла небольшая кушетка, накрытая зеленой простыней. Это было похоже на операционную.

– Присаживайтесь за стол, – направил Генрих, показывая рукой на крутящееся кресло около письменного стола. Все последующие процедуры напоминали странные манипуляции не совсем адекватного продвинутого шамана. Генрих подключил лысую голову Бориса к компьютеру с помощью нимбообразного ободка, от которого в разные стороны расходились провода. Легкое гудение успокаивающе подействовало на мозг, и испытуемый отключился. Проснулся он от осторожного похлопывания по плечу:

– Просыпайтесь! Я закончил работу.

Борис осторожно повертел головой. На ней не оказалось проводов.

– Вставайте, уважаемый, вы не должны себя плохо чувствовать. Я только немного протестировал ваш мозг с точки зрения своих догадок. Пойдемте, нам нужно поговорить, – велел Генрих.

Гость молча и покорно поднялся и проследовал за ученым в предыдущее место дислокации.

– Расскажите мне о себе все самое главное! Мне нужен предельно честный рассказ, как на исповеди. Особенно о событиях, которые по вашей вине доставили неприятности другим людям.

Борис чуть не поперхнулся.

– Вы серьезно?

– Абсолютно. Я вообще никогда не шучу. У меня слишком мало времени для шуток, – сурово ответил ученый.

– Тогда даже не знаю, с чего начать. Я – Мусорщик!

– Звучит гордо, – ответил Генрих без тени улыбки.

Борис не смутился и продолжил:

– Я ведь занимаюсь крупным бизнесом, приходится увольнять, ругать, иногда даже подставлять кого-то.

– Нет, я не о бизнесе. Я о душе. Вы причиняли боль близким людям, предавали их, может быть, кто-то несчастен из-за вас? Может быть, кого-то вы сделали калекой? А может быть, даже убили? – Генрих, не отрываясь, смотрел в глаза Бориса. Тому стало неуютно.

– А... – с недоверием протянул лысый, – вы об этом... – Он задумался на мгновение, и на лице его отразилась невероятная печаль. – Пожалуй, есть в моей жизни событие, которое я никогда не смогу забыть и простить себе этого никогда не смогу.

Мы помним. Мы живем не только во власти сегодняшних событий, но и под более-менее удобной (удачной) шапкой памяти. Без особой необходимости человек обычно не воюет с памятью детства, хотя активность ее во взрослой жизни может выражаться и в форме реализации, и в форме противостояния.

Пожалуй, в современном продвинутом обществе было трудно найти человека более целеустремленного и самодостаточного, чем Борис Агеев. Он никогда не кичился своими корнями, потому что людям, которые действительно произошли от князей великого рода, нет смысла выставлять напоказ родословную. Да и что оно дает, это благородное происхождение, если потомственной княгине в мужья достался потомственный же алкоголик с минимальной нормой выпивки не меньше двух поллитровок за вечер. Норма могла меняться, но только в сторону увеличения. Боря искренне любил и жалел мать, и столь же искренне он с детства презирал отца. А еще Борис с раннего детства был уверен – он не такой, как все. Может быть, именно поэтому не обращал внимания на сверстников, которые пытались приучить его быть обыкновенным. Он не хотел курить на крыльце школы, ему было противно даже думать о том, что можно распивать принесенный из дома смешанный коктейль из слитых в зеленую бутылку остатков родительского застолья или тырить мелочь по карманам у папаши. Словом, мальчик был аутсайдером, но в хорошем смысле слова. Его не любили, но уважали. Может быть, поэтому, когда он получал на выпускном золотую медаль, никто не сказал презрительное «ботаник» или «додик». К нему это не имело ни малейшего отношения.

Боря с детства мечтал о двух вещах: хорошо говорить по-английски и быть богатым.

Больше всех на свете маленький Борис любил маму. Конечно, папу в детстве он тоже любил. И даже сестру Аленку, которая была младше на четыре года и называла брата Бо, любил по-своему. Особенно, когда малявка была не противной и не ныла по пустякам. Сначала, если честно, Аленка прилично отравляла Боряну жизнь. Потому что до того, как она родилась, его обожала мама. А с появлением писклявого, неаккуратного, но очень жизнерадостного создания все внимание мамы перекочевало к ней. Хотя мама по-прежнему уверяла Боречку, что страшно любит его, эта любовь не подкреплялась действиями. Сын серьезнейшим образом ревновал и считал маму обманщицей. По его мнению, бесполезная орущая сестренка появилась без разрешения, поэтому справедливо было бы также и удалиться. Иной раз после серьезных раздумий Боря обращался к маме с деловым предложением: