Татьяна Огородникова - Очаг вины, или Любовь, диагноз и ошибка одного нейрофизиолога

По дороге Генрих еще раз удивленно констатировал, что Борис стал ему близким человеком. Может быть, действительно, мы в ответе за тех, кого приручили? Однако чрезмерная опека бизнесмена была бы в тягость ученому и, казалось, могла помешать исследованиям. Впрочем, сомнения присутствовали ровно до входа в бывший советский офис. Отныне он перестал быть таковым. «Клиника для первой десятки Форбса», – подумал Генрих, входя на территорию своей лаборатории.

Его радостно приветствовала Арина, у которой чуть не выступили слезы:

– Я знала, я всегда знала, что вас ждут великие дела!

Арина выглядела немного иначе, чем прежде: привычное черное трико, очевидно, было порвано на тряпки. На ней ладно сидел брючный костюм с вышитой эмблемой из двух букв: «ОВ». Волосы были уложены в нарядную прическу и аккуратно заколоты. Даже губы сияли прозрачным блеском розоватого оттенка.

Такие же буквы «ОВ» красовались на униформе двух молоденьких лаборанток и костюме научного сотрудника (мнс) Максима, который радостной улыбкой приветствовал шефа в новой жизни.

– Не ожидал, – сообщил Генрих. – Честно – не ожидал! Так что? За работу?

Ему, конечно, не терпелось осмотреть обновленный исследовательский центр.

– За работу, док! – вдруг раздался голос Бориса. – Вот вам еще один приговоренный!

На пороге лаборатории понуро стоял мужчина, на плече которого покровительственно лежала рука Мусорщика. Впрочем, мужчиной назвать его было трудно. И вы бы не смогли.

Переживания ужаса от предыдущих поколений последующим не передаются. Об этом говорят физиологи. Но как только копнешь в глубину, ну, например, в биохимическую расшифровку физиологических явлений, так возникают сомнения. Может быть, все-таки чтото, физиологически неуловимое, проходит через барьер поколений? Конечно, лучше бы насилие, агрессию и прочие беды запрятать подальше. Так спокойнее, надежнее.

Перед Генрихом предстало жалкое создание. Неимоверно худой, со впалыми щеками и глазами, потухшим взором, сутулый нерешительный человек в огромных очках, казалось, сомневался перед всяким действием. Его желтоватое лицо носило печать неиссякаемой скорби, темные глаза слезились, а руки просто не имели понятия, зачем их приделали к туловищу. Волосы, очевидно, не общались с расческой уже долгое время и представляли собой свалявшийся седой шар. В центре шара словно кто-то жадно выел кусок – на его месте красовалась небольшая и неровная плешь. – Парня зовут Радик, – отрекомендовал человека Борис. «До парня ему далеко... Странный гость», – подумал ученый. – Арина, распорядитесь насчет чая, пожалуйста, – Боря счел возможным немного покомандовать. – Я быстро проведу экскурсию для нашего уважаемого руководителя.

Бо взял Генриха под локоть и, слегка придерживая, проводил в сияющий новизной кабинет. Генрих пока не сопротивлялся. Однако великолепие обновленного кабинета не произвело ожидаемого впечатления:

– Прекрасно, спасибо, дорогой товарищ, но мне более интересно, что нового в лаборатории...

– Профессор, это от вас никуда не денется. Кстати, предлагаю перейти на «ты». Мы ведь больше не являемся парой врач – пациент?

– Согласен. Так могу я посмотреть лабораторию?

– Конечно, но сначала – пару слов о Радике. – Борис вытащил из кармана сложенную газету и протянул ее Генриху. – Смотри. Это, – он ткнул пальцем в фото приятного подтянутого человека лет сорока, который ослепительно улыбался темнокожему мужчине арабского вида, – это – Радик. Только два года назад. Того, что с ним произошло, не знает никто. Ну да, он, конечно, пережил трудные времена. Похоронил ребенка, но это было давно. С тех пор он родил еще двух – в новой семье – и был очень счастлив. Еще два года назад он был одним из самых востребованных программистов, которых я знаю. Кроме того, он писал картины. Не просто писал – ему заказывали огромные полотна, портреты, он выставлялся в галереях, его знали в довольно широких кругах как художника... То, что ты видишь сейчас, произошло вдруг: его организм начал портиться. Посещения врачей ничего не дали, анализы – в норме, никаких опухолей, правильный образ жизни, спорт и так далее... Словом, дорогой профессор, ситуация загадочная, и, похоже, ты – его единственный шанс. Правда, сам он уже ни во что не верит. Радик считает, что подхватил какое-то неизвестное заболевание в поездке по Африке. Помимо прочего, он активно занимался благотворительной деятельностью. Детям помогал, храмы восстанавливал... Даже если и совершил что-то паскудное, уже давно искупил добрыми делами.

– Не нам решать, Борис, не нам, – отрезал Генрих. – Впрочем, случай интересный, может быть, действительно что-то скрыто от ультразвуковых аппаратов и анализов крови. Мне самому нужно побеседовать с Равилем.

– Радиком.

– Пардон, Радиком. Так что, покажешь мне мою Мекку?

– С удовольствием, дружище, с огромным удовольствием. Только еще одно...

Генрих вопросительно посмотрел на Бориса.

– Я немного рассказывал о тебе, и Радик подошел к процессу очень буквально. Он хочет усыновить двух детишек из детского дома. Ну, что ли, добавить добрых дел в копилку...

– Не знаю, не знаю... Если кто-то и может подсчитать, что почем, то в этой ситуации – явно не мы... Я имею в виду – не люди. Тем более, когда делаем это сознательно. Пойдем смотреть.

Генрих остался доволен осмотром лаборатории и аппаратуры. То есть, вероятно, он ликовал в душе, но выразить это ликование ему удалось только коротким «спасибо».

– Не стоит. Это – вторая часть моей благодарности, – скромно прокомментировал бизнесмен. – Я оставляю вас. – Бо протянул руку. – Удачи! – Он потрепал Радика по плечу и вышел.

Чашка, полная остывшего чая, свидетельствовала о всяком отсутствии интереса к ней со стороны гостя.

– Пойдемте в кабинет, – пригласил Генрих. – Похоже, теперь он специально создан для кулуарных переговоров.

Радик покорно последовал за ученым, теребя в руках нарядную бумажную салфетку.

– Рассказывайте! – приказал Генрих, когда гость разместился в огромном уютном кресле. Генриху казалось, что его новый пациент хотел бы совсем утонуть в подушках, но ему не удалось погрузиться в них с головой.

– Я не знаю, что рассказывать, – жалобно произнес бедолага.

– Хотя бы расскажите, всегда ли у вас был такой несчастный вид, – предложил ученый.

– Нет, совсем не всегда. Я, кажется, выгляжу так, как себя чувствую. А чувствую я... Словом, я чувствую, что умираю. Понимаете, во мне жизнь закончилась. Формально я здоров, – он на секунду задумался, – ну, судя по анализам... У меня хорошая семья, материально обеспечен... Как говорится, нет повода для беспокойства. Но он все же есть. Я... Мне нельзя умирать... Я детей хочу воспитать, я документы на усыновление оформляю – скоро еще двоих заберу к себе. А так – все теряет смысл...