Иван Зорин - Вечность мига: роман двухсот авторов

19

Ольга — необыкновенная! «Почему я?» — «С тобой интересно». Одна на миллион так скажет! А я? Моя вселенная расширялась, чтобы замкнуться в её теле?

20

Родился Андрюша, и в общежитии нам отвели комнату. Но что дальше? Не в деревню же возвращаться. Устроился в банк программистом, не бог весть что, но всё же. Перескочил курс, занимаясь ночами, так что впереди — диплом. Боюсь только, алгебраическая топология не прокормит.

21 год

Служу в том же банке уже офис менеджером. Предлагали остаться на кафедре, но аспирантская стипендия — кот наплакал. Взяли кредит в моём банке, из расчёта десять процентов годовых, сотрудникам — льготы. Купили квартиру, мебель, правда, подержанную.

22 года

Родилась Даша. Дети всё время болеют, Ольге приходится сидеть дома. Я получил повышение. Купили в рассрочку старенький «Пежо» — положение обязывает.

Приспособился к городским «пробкам» — смотрю по минителевизору сериалы.

23

Познакомился с N.! У него активов — на четверть миллиона, серьёзный клиент. Предложил перейти к нему в аналитический отдел. В сравнении с моим, двойной оклад плюс премиальные.

Ольга считает, надо заводить друзей среди его круга.

24

Я — начальник аналитического отдела! «Головокружительная карьера, Алекс!» — поздравил N. Сослуживцы завидуют, шепчутся за спиной. Плевать! Бизнес расширяется, я мечтаю стать компаньоном N., но даже Ольге боюсь в этом признаться.

Был в командировке, когда получил сообщение — умерла мать. Лететь на похороны не имело смысла, всё равно бы не успел. Сердце щемит, но работа пока на могилу не отпускает — может, и к лучшему.

25 лет

Писать не о чем, да и незачем. Жизнь — не азбука, жить — значит соответствовать действительности.

Борис Эпохальский. «Истории — конец!» (2008)

После взрыва крепостной стены одного горожанина завалило обломками. Но так, что он мог дышать. На шестнадцатый день гайдуки, перебирая щебень, услышали стоны и откопали его. Он тут же потребовал водки и бани. Удивлённые жолнеры отнесли его в обоз, где, отведав водки, он тотчас умер.

Сигизмунд Жебржидовский «Взятие московского града» (1610)

Профессор К. был живой легендой. Учёный с мировым именем, вошедшим во все энциклопедии, он представлялся нам, студентам, полубогом, всезнающим и всеведущим. Его авторитет был непререкаем, он олицетворял бескорыстное служение науке, и на его лекциях было слышно, как пролетит муха. Подслеповатый, он ходил в толстых очках, с палочкой и казался нам стариком, хотя был тогда средних лет, не старше меня сегодняшнего. Принимая экзамены, на которых был грозой, профессор курил с нами в коридоре, и мы ловили каждое его слово, стесняясь его присутствия, делались взрослее. Зато потом, сбегая по лестнице, оглашали университетские стены громкими криками, доносившимися до его ушей эхом весёлого галдежа. Теперь я вспоминаю его поношенные брюки, застенчивую походку, лицо, на котором проступало страдание, вспоминаю его жалкую, сгорбленную фигуру, от которой за версту веяло одиночеством, и понимаю, что, глядя нам вслед, он отдал бы все свои награды и звания, все свои книги и статьи за то, чтобы хоть раз сбежать с нами.

А спустя много лет я встретил профессора К., совсем старого, в супермаркете. «Опять набрал ерунды! — вынимая из его корзины продукты, покрикивал на него подросток с плеером в ушах. — До чего же ты, дед, бестолковый!» Профессор беспомощно щурился, и, точно извиняясь, разводил руками. Я тут же купил огромный букет цветов. «Я когда-то у вас учился, — положил я его в корзину. — Вы, конечно, меня не помните, зато ваши ученики пронесли благодарность вам через всю жизнь…»

До сих пор у меня перед глазами удивление мальчишки и слеза, застывшая на морщинистой щеке старика.

Гурьян Грустный. «Житейские университеты» (1985)

На горной тропинке, идущей вдоль ущелья, я намечаю камень шагах в двадцати и, сильно зажмурившись, иду к нему. Но на полпути не выдерживаю. Нет, я не испугался и не сбился с пути, просто закружилась голова. Опять закрываю глаза и медленно продвигаюсь вперёд. Я занимаюсь этим всё утро. Потом, чтобы привыкнуть к темноте, надеваю повязку и так — обедаю. Сегодняшняя ночь обещает быть безлунной, и я, выйдя во двор, буду стрелять из пистолета и биться на саблях, а вернувшись, не стану зажигать факелов, чтобы читать руками и на ощупь узнавать лица жён. Так я учусь обходиться без зрения. Ибо Аллах, устами лекарей, обрёк меня на скорую слепоту. И я готовлюсь. Если меня ждёт мрак, значит я уже во мраке, значит мне нужно по-другому «увидеть» мир.

Вместе с другими к изгнанию в пустыню приговорили и Гиерокла. Когда остальные пили воду, запасая её в бурдюки, он молвил: «Если мне предстоит пустыня, значит я уже в пустыне!»

И разбил свой кувшин.

Эту легенду поведал мне дед. Он был так стар, что уже не вставал с постели. «Перед смертью не надышишься! — рассмеялся я. — А знаешь, может, мы все уже мёртвые, раз должны умереть?»

О, Аллах, как глупа бывает молодость!

Керим Тимур-заде. «Глазами слепца» (1703)

Боже, с каким равнодушием они обсуждают мою судьбу! Жалко, не умею говорить, иначе наплёл бы с три короба про благородное происхождение и врождённые таланты! Да и пелёнки мешают, а то бы заломил руки, чай, не Станиславские, поверили бы!

О, Господи! Я не хочу в сиротский дом! Что они там мелют про сплюснутый череп? А про дурную наследственность? Как им не стыдно, моя мать — шлюха, отцов — на всех хватит, но я же не выкидыш! И у меня есть права! Да, я родился с зубами и сам перегрыз пуповину. И что? Да на свете каждый второй такой! Вон лысый рот открыл — дядя, галка влетит! Свою жену агукай, урод, и убери слюнявый палец — откушу! А что они талдычат про слабое здоровье? Мерзавцы, я вас всех переживу!

Чу! Принимают решение — пора корчить рожу и плакать, плакать…

Афанасий Каминский. «Вопли молчащих» (1949)

Отношения зависят от того, где начинаются. Если знакомство состоялось в чиновничьем кабинете, то для его хозяина вы навсегда останетесь просителем. Если завязалось на лекции, для её устроителя будете вечным студентом. Лучшие из знакомств — больничные. В больницах рушатся барьеры, и голые, как Адам, взрослые снова становятся детьми. Куда деваются надменность и чванство! Богатство и положение остаются за воротами! А внутри складывается больничное братство — борьба с депрессией, бессонницей и страхом делает приятелями за считанные дни.

Расставаясь, обмениваются телефонами. Но звонят редко — жизнь берёт своё.