Зорин - Исповедь на тему времени

Фабиа надеялся, что пребывание в заброшенном храме, затерянном в урбанистическом ландшафте, дополнит и свяжет эти нестройные картинки. Перед тем, как замкнулась дверь, он успел заметить, что камера выложена флорентийской мозаикой. Решётчатое окно было заложено бурым, засиженным слизняками кирпичом. В прежние времена сюда заглядывали звёзды, бесчисленные и непостижимые, как сочетания букв еврейского алфавита. Фабиа благоговейно прижал ладони к стенам, помнящим своих затворников, опустившись на колени, коснулся пола. «Жаль, что продержат только до завтра, — решил он, — лучшего места для работы не сыскать».

Плита источала холод, где-то прокуковали часы. Сосредоточившись, Фабиа вернулся к рассказу. Продолжая линии, связывающие события в цепочку, он вдохновенно варьировал сюжет, и замысел уже разворачивался в повествование.

Некий историк изучает жизнь малоизвестного клирика N-ого века. Перебирая его дневники, он находит множество параллелей со своей жизнью и пугающее созвучие мыслей. Его труд уже близится к завершению, когда однажды в пыли монастырских архивов он натыкается на рукопись, принадлежащую клирику. Среди текста он видит вдруг свою биографию на современном ему языке. Историк в ужасе закрывает пожелтевшие листы: знать своё будущее невыносимо. Вначале он предполагает розыгрыш, однако анализ подтверждает, что изложенное относится к N-ому веку. Историк шокирован. Тщетно он пытается найти спасение в «чуде» или «случайности».

Наконец, приходит к выводу, что сам является объектом своего исследования, что в цепи бесчисленных перерождений когда-то был клириком. Подходя к зеркалу, он узнаёт прежний образ. Следовательно, рассуждает он, найденная биография есть ничто иное, как автобиография, написанная им в N-ом веке. Он понимает также, что его дальнейшая жизнь будет только подтверждать эти древние строки, что все кресты — крест, а все розы — роза. Фабиа остался доволен.

Ветер возил по крыше тяжёлые ветки. Где-то тоскливо и глухо стучали молотки. Внезапно сон овладел Фабиа. Он увидел дождь, островерхий купол храма, стаю галок, сидящих на темнеющем дереве, крутые лестницы в подземелье. Затем увидел людей, которых боялся и ненавидел, они окружали старика, с длинной, развевающейся бородой. Люди кричали, захлёбываясь от злобы. Сквозь набат долетало скверное искажение местного наречия. И вдруг опровержением времени старик впился в него взглядом, заговорив на современном языке. Он протягивал горсть пепла, и Эвфраим Фабиа, обречённый до рождения, понял всё, ещё не проснувшись, и поэтому не удивился, когда, рассекая факелом тьму, зобатый стражник объявил: «Костёр ждёт тебя, епископ!»

Хвала Всевышнему!

Я тот, кого мусульмане зовут грозой неверных, а неверные — псом ислама. Я эмир халифа Мухтади — да пребудет над ним милость Аллаха! Его тюрбан закручен так, чтобы походить на заглавную букву Открывающей суры, его бесстрашные воины уже двадцать лет, как скакуны в стойле, топчутся под высокими стенами Аламута. Завтра, в пятую луну месяца джумада-аль-авваля, по воле Неба или вопреки ей, я возьму эту крепость. Скрежещите зубами, дети шайтана! Я сокрушу вашу твердыню! Но не ради славы, как думает халиф, не ради золота, и не ради того, чтобы очистить мир от заразы шиитского имама. Я сделаю это ради Зубейды. У меня много жён и наложниц, но я охотно променял бы всех на дочь халифа! Благоухающий, созревший персик, она едва встретила двенадцатую весну и уже год, как зажгла в моём сердце любовь. Я попросил Зубейду наградой за Аламут, и отец её обещал. А халиф держит слово!

Посланник небес посулил нам рай. С упорством мула я изучал аяты божественного Корана, по пять раз расстилал коврик в мечети, ибо верил избраннику Аллаха. Однако земной рай ближе. О, Зубейда! С тех пор как я увидел тебя, моя вера пошатнулась, как накренившийся минарет. Твои жаркие чресла — моя Мекка, твоё лоно — моя Кааба, теперь Аламут — мой хадж! Штурм уже назначен. Пусть враги налетят завтра дикими осами — ничто не остановит меня.

Да поможет мне Аллах!

Хвала Аллаху, милостивому, милосердному! Я, Юсуф аль-Масуд, феллах из аула Ходж, находясь в Аламуте, клянусь пророком Мухаммедом — да будет благословенно его имя! — что завтра убью эмира абу Ракха аль-Ризаля. Ровно в полдень мой отравленный кинжал проткнёт его пёстрый халат, и ровно в полдень я увижу рай, который видел вчера молитвами старца Гасана. Блаженство, испытанное мною, невыразимо! Даже если сплести все алфавиты на свете, в языке не хватит слов! Я видел гурий, у которых волосы между ног нежнее овечьей шерсти, я слушал их песни — шербет для ушей, я трогал их лютни из панциря белой черепахи. Я видел источники, струящиеся, как время, видел розы, которые пьянят трезвых, а пьяных трезвят. Я пил вино и бросал кости, ибо в раю нет шариата. Я глядел на танцующих пери, которые приходят разве во снах. Мои грубые, мозолистые руки едва не переломили их осиные талии. Их прелести в точности такие, как обещает Коран. Замирая от восхищения, я слышал и голос трубного ангела, возвещающий о моём прибытии. Я возлежал на любовном ложе и познал объятия, доселе неведомые.

Молитвы старца сильны перед Аллахом! И я знаю, что кинжал ещё будет дрожать в груди эмира, когда я попаду в чертоги Аллаха. Ничто не остановит меня! Моя мать — единственная, кто знает о предстоящем. Она плачет от радости и молится, чтобы телохранители эмира не промахнулись, отправляя меня в рай, который сторожат джины.

Солнечный луч уже погасил звёзды! Мой кинжал заточен, как игла.

Нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммед пророк Его!

Да откроется светлый лик нашего имама!

Я — Гасан ибн Саббах, ассасин из Аламу-та, как называют меня несущие кресты, коверкая арабское «хашишин». За неповиновение я казнил обоих сыновей, и меня прозвали Железным Старцем. Меня кличут также Устроителем Рая. Я усмехаюсь, когда слышу об этом.

Правоверные наивны, думая, что на небе их ждёт блаженство. И я даю им возможность ещё на земле получить то, о чём они мечтают. Гашиш и красивые женщины, которых во множестве поставляют невольничьи рынки, позволяют мне извлекать выгоду из их глупости. Так, соблазнённый прелестями греческих гетер, Юсуф аль-Масуд, похоть которого выпирает, точно горб у верблюда, заколет завтра эмира абу Ракха аль-Ризаля, моего врага. И он не подозревает, что его предательский удар — а Аллах, как и люди, отворачивается от предателей — направлен мною!