Игорь Малышев - Подменыши

— У меня тут брат без сознания… — начал Сатир. — Нам в Москву.

— Брат — это хорошо, — заявил тип, с удовольствием выдыхая дым кверху. Вокруг распространился запах анаши. — Не окочурится по дороге?

— Не должен.

— Грузи.

Сатир затащил Эльфа на заднее сидение.

— Грязный, поди… — протянул шофер. — Ладно. Что грязь, что кровь — всё отмоется.

Сатир устраивал Эльфа поудобней, а сам думал: «Хорошо, что чувак обкурился. Никто из нормальных никогда бы не остановился. Личная безопасность превыше всего».

— Дунешь? — предложил карлик, разгоняя джип.

Сатир взял косяк, затянулся.

— В бардачке коньяк был. Передай.

Водила сделал большой глоток.

— Реми Мартен. Настоящие французские клопы. Не сомневайся. Угости брата. На сухую разве жизнь…

Сатир перегнулся между сидениями, влил в горло Эльфу немного жидкости, потом сам сделал несколько больших глотков, зажал рот рукавом, с удовольствием выдохнул. Шофер запрокинул голову и быстро допил остатки. Бутылку, не глядя, выкинул в окно.

— Там где-то еще коньяк был, — сказал он Сатиру.

Потом они снова пили. Бутылки были везде: под сиденьями, в бардачке, в багажнике. Они летали по салону, вылетали в окна, задевали людей и нелюдей… Пепельницы забиты травой вперемежку с пеплом. Они опять покурили.

— Рай искусственных стимуляторов, — бормотал Сатир.

Дальше в памяти его начались пробелы. Он помнил, как они, петляя, словно вальсируя, ездили по всей ширине дороги, заезжая на встречную полосу, как гудели и уворачивались от них машины, как слепили фары, визжали тормоза. Водила, улыбаясь, кричал тонким голоском:

Он повторял эти слова снова и снова, как заезженная пластинка. Остальное забыл или вовсе не знал, пел что помнил. Сатир тоже орал что-то давно забытое:

Его, как и водилу, переклинило на этих словах, но он этого не замечал. Они оба пели во всю мочь, совсем не мешая друг другу. Сатир высунулся по пояс из окна и размахивал руками, приветствуя встречных. Потом открыл на всём ходу дверь и свесился вниз, чиркая руками по асфальту, хохоча, как заведённый, сдирая кожу на пальцах и не чувствуя боли.

Вскоре водила свернул с дороги и джип, лихо подлетая на ухабах, полетел по полю. Машина пропахала с километр, расплёвываясь жирной грязью, потом всё же увязла в какой-то луже и заглохла. Карлик медленно съехал под руль и отключился.

Сатир, напевая, вылез на крышу и стал плясать там, страшный и дикий, как первобытный хаос, скользя на мокрой крыше и с трудом удерживая равновесие. Сатир танцевал, и ему чудилось, что он находится на огромной безжизненной равнине, которую заливает ливень. Казалось, что можно идти тысячи лет в любую сторону и никуда не придёшь, будет всё та же огромная скользкая пустошь. Ему чудилось, что он шаман мертвого племени и должен своим танцем вернуть тепло и солнце в эти мёртвые земли, заливаемые водой и убитые ураганным ветром. Сатиру казалось, что он помнит детей своего племени, их звонкие крики, когда они играли в прибрежных зарослях окрестных озёр, женщин с бронзовой кожей, гибких, как тетива лука, воинов с орлиными перьями в волосах, ходивших в одиночку против горных львов. Ноги Сатира подкашивались от усталости и выпивки, а ему казалось, что это сама земля корчится в судорогах землетрясения, и он просил небо избавить её от бедствий. Он неистовствовал, хохотал, захлебываясь дождём, ревел громче ветра, трясся, как в припадке и просил, просил, просил. Потом Сатир устал, сполз на теплый от разогретого мотора капот и провалился в глухое забытьё, как под весенний лёд.

Он проснулся через несколько часов. Занимался холодный рассвет. Небо на востоке заголубело, словно кусок льда, пробивший чёрную плоть ночи и торчащий из раны. Дождь стих. Дрожа от холода, Сатир спустился на землю. Зубы его стучали, шею и плечи сводило. Он перевалил бессознательного водителя на место пассажира, пощупал пульс у Эльфа — слава Богу жив, и внутренне казня себя за промедление, не прогрев мотор, двинулся в сторону Москвы, до которой оставалось километров десять.

Квартира в полуподвале большого старого дома, которую Сатир снял незадолго до взрыва, превратилась в лазарет. Эльф и Белка выздоравливали медленно. Попеременно приходили в себя, слабыми голосами просили есть, стонали, жаловались на боль. Сатир спал урывками, по два-три часа, от постоянного недосыпания глаза его покраснели и постоянно чесались, словно запорошенные песком. Он уже не различал дни и ночи, тем более, что в грязное окно, едва-едва выходившее на поверхность земли, скудный ноябрьский свет почти не попадал. Когда на улицу опускалась темнота, Сатир выбирался в ближайший магазин за покупками. Перед этим он неизменно брился и чистил одежду, чтобы не привлекать внимание милиции. Недавние события заставляли быть осторожным.

В груде старья Сатир обнаружил торшер. По вечерам он включал его, под ним стелил себе постель из случайного тряпья, потом ложился и курил, выпуская дым вверх. Глядел, как тот скапливается под абажуром, струйками кружится вокруг лампочки и медленно просачивается наружу. Однажды проснувшийся Эльф застал его за этим занятием, понаблюдал немного и произнёс слабым голосом:

— Если долго смотреть на дым, то можно прийти к выводу, что всё на свете пустота и прах.

— Выздоравливаешь, — заметил Сатир, выпуская изо рта белёсые кольца.

— Почему ты так решил?

— Начинаешь городить чушь, как в старые добрые времена.

Сатир помолчал и добавил:

— Хотя, может, ты и прав. Почему бы всему на свете не оказаться пустотой и прахом?

— А ты, я смотрю, заболеваешь, — откликнулся Эльф.

— Может и так, может и так… — кивнул головой тот, не отрывая взгляда от колышущихся под колпаком абажура струек дыма, похожих на больные, обесцвеченные водоросли.

— Осталось выяснить одно: если раньше мы думали по-разному, а теперь стали приходить к одинаковым выводам, то кто из нас деградирует?

— А кто-нибудь обязательно должен деградировать?

— Обязательно, — сказал Эльф и добавил, — ладно, хватит болтать, Белку разбудим.

— Белка — это святое. Пусть спит.

— А я и не сплю вовсе, — раздался шепчущий голос. — Можете не стесняться.

— Мы с Сатиром тут решили, что всё прах и тлен, — сказал лежащий рядом с ней Эльф.

Белка вздохнула.

— Идиоты вы, братцы. Философия амёб. Если всё вокруг — ничто, идите с крыши бросьтесь или повесьтесь. К чему затягивать никому не нужное существование? Хотя нет, это, наверное, больно. Купите героина и устройте себе передозировку. Умрёте счастливыми. Да и в гробах будете неплохо смотреться. Ни тебе разбитых голов, ни следа от верёвки на шее. Красота!