Игорь Малышев - Подменыши

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь лёгких похрипыванием, раздающимся из Беличьего горла.

— Или всё-таки что-то удерживает вас? Какой-то смысл в жизни вы видите? Ну, или подозреваете хотя бы, что он есть.

Снова тишина.

— Ну так что, кто идёт за героином? — сказала Белка.

Сатир бесшумно выпустил вверх новую струю дыма:

— Вот так — просто и доходчиво Белка вернула нас на путь истинный. Ладно, покоптим ещё немного.

— Сатир, — просипела Белка.

— Что?

— И сигареты себе другие купи. Воняют.

— Хорошо, это всё на сегодня?

— Нет, не всё. Молока с мёдом мне вскипяти, горло болит.

— И мне молока, — подал голос Эльф, — только без мёда.

— Эльфу обязательно с мёдом, — сказала Белка. — Не слушай его.

— С чего это? Не люблю я мёд и не буду.

— Эльф не капризничай, уши надеру.

Эльф под одеялом пнул Белку своей острой коленкой.

— Я тебе сам уши надеру. Тоже мне, монголо-татарское иго.

Та в ответ ущипнула его за бок.

— Ой-йо! — тихо завыл Эльф

— «Ой-йо» — это ЧайФ, — спокойно заметил Сатир.

— Никогда не любила ЧайФ. Мне всегда в них чего-то не хватало. Чего-то настоящего. Крови, что ли. Такой живой, бьющей кровушки, — сказала Белка и зашлась сухим царапающим кашлем. — Ну, так что? Будет молоко? — спросила она, немного успокоив горло и отваливаясь на подушку.

— Будет, всё вам будет, — ответил Сатир поднимаясь. — Как говорили древние, если долго сидеть у реки, то когда-нибудь она принесёт…

— Трупы наших врагов? — попробовал закончить Эльф, злобно поглядывая на Белку.

— Нет, стаканы с молоком и мёдом.

— Но мне надо без мёда, — напомнил Эльф.

— А вот без мёда река не принесёт, — жёстко ответил Сатир. — Всё. Так говорил Заратустра.

Белка победно посмотрела на недовольного соседа по больничной койке.

— Правильно говорить не Заратустра, а Заратуштра, — буркнул Эльф, отворачиваясь к стене.

— Нет, определённо выздоравливают, — сказал сам себе Сатир и впервые за последние несколько недель почувствовал радость.

Нет ничего облегчающего жизнь сильнее, чем известие о том, что те, кого ты считаешь своими, будут жить.

На следующий день больные особо не досаждали Сатиру своими просьбами и он, немного заскучав с непривычки, с энтузиазмом археолога взялся за обследование завалов рухляди, очень напоминавших отложения культурного слоя, который образуется на месте человеческих поселений. Выбрав время, когда ни Белка, ни Эльф не спали, он взялся за дело. Минут десять простоял, мрачно оглядывая возвышавшиеся над ним Монбланы старья и Эвересты хлама, и не зная с чего начать. Заметив, что Сатир что-то задумал, «лазарет» стал с интересом наблюдать за происходящим и шушукаться. Смешки и тихий неразборчивый шёпот за спиной придали «археологу» решительности. Он попытался вытащить деревянный карниз для штор, чуть потянул и с вершины горы на него тут же устремилась детская коляска, за которой вприпрыжку скакал эмалированный детский горшок. Сатир едва успел отпрыгнуть в сторону. Коляска рухнула и застыла, горшок весело загромыхал по деревянному полу, словно целая груда рыцарских доспехов.

— Сатир всегда знает, как взяться за дело, — послышался хрипловатый шёпот Белки. — Давай-давай, Шлиман, копай дальше!

«Археолог» с лёгкой яростью обернулся к больным, те захохотали в голос и прячась от расправы, проворно накрылись одеялом.

— Ещё один едва не погиб, погребённой лавиной! — завывая произнёс Эльф. Белка, трясясь от смеха, разглядывала неудачника сквозь дыру в одеяле.

Сатир не стал вступать в перепалку и вернулся к своему занятию. Теперь он действовал намного осторожней, брался только за те предметы, которые мог вытащить без труда. Белка с Эльфом внимательно наблюдали за тем, что извлекается из недр и если какая-то вещь казалась им интересной, они требовали передать её себе. Облегчая им задачу, Сатир каждый раз объявлял, что попало к нему в руки.

— Ерунда какая-то железная.

— Что за ерунда? Говори конкретней.

— Не знаю. От машины, наверное, или от мопеда.

— Выкинь. Дальше.

Сатир извлек следующую находку.

— Металлофон.

— О! — радостно воскликнула Белка. — Это мне! — и тут же получила требуемое.

Эльф обогатился солдатской пилоткой со звёздочкой, коробкой со старыми ёлочными игрушками, почти исправным зонтом и барометром.

— Чего он говорит, твой барометр? Какие погоды пророчит? — спросила Белка.

— Вроде «ясно» показывает.

Все поглядели в окно. На улице лило, как из ведра.

— Ну, может, он на неделю вперёд погоду предсказывает… — попробовал защитить Эльф своё приобретение, постукивая по стеклу пальцем.

— Или на неделю назад, — съязвил Сатир.

Белка в результате раскопок помимо металлофона приобрела маленькое детское пианино, пластмассовую флейту и гитару с шестью сильно потёртыми струнами и проломленным в нескольких местах корпусом.

— Человек-оркестр, — заметил на это Сатир.

Серафима осмотрела инструменты и с сожалением отложила гитару, играть на ней было невозможно.

Чуть позже Белка разжилась немного потрёпанным пледом в чёрно-белую клетку, красным шейным платком, похожим на пионерский галстук, и большой репродукцией Сикстинской мадонны в деревянной рамке.

— А это тебе зачем? — поинтересовался Сатир, указывая на картину.

— Не знаю, но мне всегда нравилось смотреть в глаза мадонн.

— Ты же говорила, что не любишь попов?

— Правильно, попов недолюбливаю, а Христа и мадонн люблю.

— Как-то нелогично получается.

— Ну что ж тут нелогичного? Христос исповедовал абсолютно коммунистические взгляды в отношении частной собственности и равенства людей. А вот попы, по-моему, исповедуют несколько иную религию. Они и в храмах торгуют, и удара по щеке не всегда простят. Вот сейчас мода пошла: всех попов, кого при коммунистах расстреляли, канонизировать. Мол, погибли за веру. Не за веру они погибли, лукавят потомки. В большинстве своём за призыв к неповиновению новой власти, за сотрудничество с белыми и за контрреволюционную пропаганду они погибли. По законам военного времени за враждебную пропаганду — смерть, и они это знали. Значит, понимали, на что шли. Ввязались в войну как обычные люди — получили обычную пулю. Что тут противоестественного? Почему они после этого святые, а миллионы погибших во время Великой Отечественной — не святые? Великая Отечественная — намного более святая война, чем гражданская. Дальше. По христианским законам всякая власть от бога, неповиновение власти — грех. Попы в большинстве своём, что бы они сейчас ни утверждали, отказались повиноваться новой власти. А ведь она была поддержана большинством народа, иначе как бы смогла выстоять против интервенции всей Европы и собственной контры во время гражданской войны? Значит против народа пошли. Против своего народа. И тут виновны. Виноваты, с какой стороны ни посмотри, хоть с мирской, хоть с церковной. Так за что же канонизация? Где тут непротивление? Где же тут святость?