Игорь Малышев - Подменыши

Кто-то большой и грузный, как Дед Мороз ходил наверху, слышался уютный скрип половиц. Белка тихо, почти незаметно для постороннего глаза улыбнулась. Впереди была длинная и снежная зима, полная пушистых сугробов, звенящих на ветру льдинок, суровых, как наждак, метелей, весёлых краснощёких морозов и хрустящего под ногами снега. Белке вдруг почудился звон стеклянных шаров на ёлках, еле слышное шипение шампанского, разлитого в бокалы, свежий запах еловой смолы и яркие, словно светящие откуда-то из будущего, новогодние звезды.

— А давайте Новый Год в лесу справим! — предложила она.

— Так ведь до него ещё далеко, целых полтора месяца, — отозвался Эльф.

— Ну и что? Давайте!

— Я согласен, — сказал Сатир.

— Я тоже, — не стал возражать Эльф.

— Ура! — выкрикнула она и подпрыгнула на месте. Плед упал на пол. — Вот, чёрт! — ругнулась она, смущаясь и злясь одновременно. Снова закуталась в свою хламиду и пошла на кухню умываться.

— Обуйся хоть, простынешь! — крикнул ей вслед Сатир.

— И так хорошо, — спокойно ответила та.

Весь день она была необычно тихая. Подолгу смотрела в окно, за которым всё продолжали падать невесомые белые хлопья, укрывая собой стылую московскую грязь, мёрзлые палые листья, тонкий ледок луж. Наигрывала что-то на детском пианино, подпевала завораживающим шёпотом:

Эльфа ещё немного лихорадило после болезни и поэтому он подолгу лежал на диване, читая диссидентские книги или просто бездельничая.

Устав от музыки, Белка решила сшить себе пончо. Для этого она, вооружившись большими тупыми ножницами, найденными всё в тех же кучах барахла, вырезала в центре пледа дыру для головы и аккуратно обметала её края нитками. Потом примерила обновку, прошлась по комнате. Пончо доходило ей до колен и было достаточно тёплым, чтобы ходить в нём зимой.

— Одежда названа в честь вождя Мексиканской революции Панчо Вильи, — объявила она. — Надо будет какие-нибудь вышивки здесь сделать. Для красоты.

— А у нас ещё плед есть? — спросил Эльф, с завистью разглядывая Серафиму, элегантно прогуливающуюся вдоль дивана.

— Шторы есть.

— Ну, нет уж. Из штор, если хочешь, можешь сшить себе или Сатиру смирительную рубашку, а мне не надо, — отозвался Эльф, слегка дрожа.

— Э, братец, да тебя знобит, — она стащила с себя бывший плед и укрыла им Эльфа. — Ладно, пользуйся пока. Я тебе сейчас чаю принесу. Когда же у нас затопят, наконец?

Она дыхнула, изо рта вылетело едва заметное облачко пара.

— Я тут недавно что-то вроде зимней хайку написал, — сказал Эльф, глядя на неё.

— Красиво… — оценила Белка и пошла за чаем.

Топили в других квартирах этого дома или нет, они не знали. Вполне могло случиться, что только в их подвале стоит холод. Спросить было не у кого. Общаться с жильцами они пока опасались. Квартирная хозяйка — маленькая старушонка, похожая на злого паяца, когда сдавала Сатиру жильё, обещала время от времени наведываться, чтобы посмотреть, как ведут себя жильцы: не ломают ли ценные вещи, оставленные здесь на хранение, не бьют ли окна, моют ли полы. Сатир заверил, что всё будет в полном порядке, но бабка, похоже, не очень-то ему поверила и пообещала присматривать за квартирантами. Если бы она появилась, у неё можно было бы что-нибудь выведать насчёт тепла, но старая, видимо, забыла о них.

Спали они под одним одеялом и, чтобы было не так холодно, накидывали сверху всю одежду, какая была в доме. Когда Белка просыпалась среди ночи, у неё возникало чувство, будто она уснула где-то в полях и её замело снегом. Груда тряпья, словно сугроб, тяжело давила сверху, но отчего-то совсем не грела. Тогда она прижималась к плечу Сатира, обнимала его руку и пыталась согреться. Чувствуя её прикосновения, Сатир тоже просыпался и они подолгу лежали в темноте.

В одну из таких ночей Белка тихо прошептала:

— Знаешь, а я ведь всё вспомнила.

— Что вспомнила? — не понял Сатир.

— И про собак, и как я умерла, и как воскресла, и как ты меня на руках через всю Москву тащил…

Она помолчала.

— И теперь я не знаю, как мне жить со всем этим. Раньше я думала, что те, кто прошли через смерть, получают какие-то великие и чудесные знания, может быть, даже откровения, и живут после этого какой-то особой, яркой и прямой жизнью. А со мной всё не так. Я не стала знать больше, чем раньше, не стала стремиться к чему-то новому. Я изменилась, да. Мне кажется, я вижу всё немного чётче, может быть, глубже, чем раньше, но я не стала другой. Это плохо?

— Нет. Просто ты всегда была прямым, ярким и правильным человеком. И с этим ничего не поделать.

— Не говори ерунды.

Сатир пожал плечами: «Не хочешь, не буду».

Горы старых, никому не нужных вещей ночью были похожи то ли на застывшие штормовые волны, то ли на гигантские пласты чернозёма, вздыбившиеся у развёрстой могилы. Они нависали над диваном и, казалось, были готовы в любой момент придти в движение, чтобы с утробным урчанием обрушиться вниз и задавить затаившихся здесь, на окраине жизни, друзей.

— А какая она, смерть? — спросил Сатир.

— Я не знаю, как это у других бывает, могу только про себя рассказать.

— Расскажи.

— Зачем тебе?

— Ну, когда-нибудь помирать всё равно придётся. Хочу подготовиться.

— К этому нельзя подготовиться. Это нечто абсолютно новое. В жизни ничего подобного не бывает.

Белка перевернулась на спину, посмотрела на чёрное окно, задумалась, вспоминая ночь 29 октября.

— Сначала, пока я дралась с собакой, было больно. Ужасно больно. В обычной драке так больно не бывает. А потом я упала и поняла, что не могу пошевелиться. Глаза были открыты, я просто смотрела в небо и больше ничего. Боль вдруг исчезла, и напало такое равнодушие и отрешённость, какой в жизни просто не может быть. Запредельные равнодушие и отрешённость. Я словно бы разом перестала быть человеком и превратилась в какое-то потустороннее существо. Всё, что происходило вокруг, всё, что было раньше, и всё, что могло бы произойти в будущем, стало казаться пустым и посторонним. Остались лишь холод и невыносимое одиночество. Не было ни страха, ни надежды, ни злобы, ни радости. Ничего. Только отстранённость, холод и одиночество. Пока жив, этого нельзя ни понять, ни почувствовать.

Утром Белка села делать вышивки на своём пончо. Для начала она перерыла несколько стопок старых номеров журналов «Наука и жизнь» в поисках подходящих рисунков. Нашла изображения людей-аллигаторов и людей-ягуаров из развалин Теотиуакана, долго и внимательно изучала их. Показала лежащему на диване Эльфу: