Герман Садулаев - Я - чеченец

ПП-2 был нашим городом, городом богов, городом детей.

В самом деле, чем мы занимались дни напролет? Мы играли.

Нет, не вдвоем. В ПП-2 было много детей, если того требовала игра, мы делились на две партии, в одной был Динька, в другой я. Иначе игра не имела смысла. Выходит, мы все же всегда играли друг с другом, я и он.

И были игры для дня и для ночи, вернее, для вечера, так как поздней ночью нам уже не давали играть, мы должны были идти домой. Но южные вечера темны оглушительно, вязки как самая черная ночь, поэтому: игры для дня и игры для ночи.

Для дня: войнушки, бадминтон, футбол, государство (мы печатали свои деньги, издавали газеты и назначали друг друга на разные звонкие должности).

Для ночи: прятки, «красное знамя», «казаки-разбойники», бильярд, карты, страшные истории. Например, для игры в «красное знамя» брались два красных цветка, гвоздика и роза (они срывались с кустов и цветников, изобиловавших вдоль дорожек). Эти цветки и олицетворяли знамена. Играющие разделялись, соответственно, на армию роз и армию гвоздик. «Знамена» прятались в секретном штабе. Очерченная для игры территория делилась строго пополам. Для победы в игре надо было узнать, где находится штаб и знамя соперника и выкрасть его. Но, проникнув на чужую территорию, игрок рисковал быть плененным: о местонахождении символа узнавалось от пленных, которых можно пытать, заламывая руки или заставляя поедать кислую зеленую алычу. Попавшие в плен соратники освобождались: для этого спасателю достаточно было прикоснуться к пленному. Но если быстрее успевали прикоснуться к спасателю, то и он оказывался плененным.

Был целый свод правил, для каждой игры, о, память моя слаба, теперь мне не вспомнить, но в каждой игре была своя цельная и несокрушимая логика.

И только мы, я и Динька, могли остановить игру или изменить правила. Ведь этот мир был придуман нами, для нас самих и всех остальных.

Устав от игр, мы собирались, чтобы рассказать друг другу истории. Все пересказывали прочитанные в книгах, увиденные в фильмах, услышанные от других страшные истории — например, о каннибалах, которые делали пирожки с человечиной или про «черный-черный гроб». Но самые интересные истории рассказывал Динька. Его еще нужно было упрашивать. Немного поломавшись, он начинал повествование о своих героических деяниях. Ведь он был богом, ему было положено совершать сверхчеловеческие поступки. И он рассказывал. Как летал в космос с инопланетянами, как проплыл под водой по Волге и Каспийскому морю на сконструированной из бочки и стиральной машинки подводной лодке, как в Безмеине он сражался с конницей туркменов, только это была не конница, а ишачница, ведь туркмены, это все знают, ездят на ишаках. А у Диньки был стреляющий гвоздями пулемет, из которого он стрелял по ишакам и по их диким наездникам. Динька рассказывал обо всем обстоятельно, с подробностями и заверениями, что «все так и было, а если не верите — спросите у… (называлось имя, фигурировавшее в описании очередного подвига), хотите — я дам его адрес в Безмеине».

А мы верили. Я и сейчас верю.

Итак, были титаны, наши родители, проводившие свои дни под землей, и были мы, боги. А были люди, они жили за стенами и разговаривали на чужом, непонятном языке. Они вообще жили по-другому, по-своему, хотя предполагалось, что подвластны богам и титанам.

И был Зелик, как проводник между мирами. Он жил в том, чужом мире и приходил играть с нами, в мире нашем. Он разговаривал с нами на нашем языке и с ними на их гортанном наречии.

Я всегда думаю о Зелике, как о пророке. Может, только как о пророке наоборот. Ведь люди называют пророком того, кто приходит к ним с вестью от богов. Но как они назовут того, кто несет богам весть людей?

Но и оставив то, что он был из другого мира, Зелик был пророком, он говорил странные вещи. То, что он нигде не читал, то, что ему никто не рассказывал. Он говорил, что у всех: богов, людей, титанов и даже у ласточек — одинаковые души. И есть еще Большая Душа, одна для всех. И все души, они такие же, как Большая Душа, только маленькие. И это знание равнозначно счастью. А в школе нас учат всяким глупостям: математике и правописанию. Зачем нас чемуто учить? Ведь мы уже и так все знаем. Нам нужно только вспомнить. Мы все знаем, где-то внутри, и теорему Пифагора, и расстояние до ближайшей звезды, и, главное, что такое счастье. Но чтобы вспомнить, мы должны посмотреть на Того, Другого, Который в нас. А когда мы посмотрим, мы вспомним, да нет, мы поймем, что ничего и никогда не забывали, и не были ни титанами, ни богами, ни взрослыми, ни детьми, ни министрами, ни сторожами, ни кошками, ни ласточками, ни мальчиками, ни девочками, ни русскими, ни чеченцами.

Просто такая была игра.

Что я знал о жизни Диньки в те девять месяцев, когда он был далеко от меня? Я ничего не знал. С одной стороны, тот, далекий край, Туркмения, был царством тепла и света: да, так было положено, Динька, летнее божество, должен был улетать в теплую сказочную страну, туда, где зимует лето. С другой стороны, ее неизвестность, потустороннесть: и так тоже должно было быть, ведь каждую осень божество цветения и жизни отправляется в обитель смерти. И даже название города — Безмеин — в этом слове мне всегда слышалось «бездна». Или — «бездна змей». А еще — «без имени». Ведь нет имени у того места, где обитают мертвые, мы можем назвать его только отрицательно, как не-то и не-это, другое. И у мертвых тоже нет имени.

Тайна была и в рождении Диньки. Так всегда с божествами, их происхождение — загадка, миф. Мама у Диньки была, а вот отца не было. Как может не быть у человека отца? Но у Диньки его не было. Муж его матери, тихий и спокойный инженер, приходился ему отчимом.

Я знал от своих родителей, что Динькина мама забеременела в Шали от одного чеченца, они даже называли имя. Но жениться на ней этот чеченец не стал и даже знать не хотел ничего о своем сыне.

Я создаю все заново, склеиваю, собираю. И иногда мне светло и спокойно. А иногда больно, очень больно, я даже не хочу думать об этом, не хочу вспоминать. Но я должен. Иначе мне не найти себя, не выстроить, не собрать целиком.

Отец. Почему ты бросил меня, отец? Ведь ты и я — это одно, так должно быть, а ты бросил. Нет, не бросил, ты даже не знал, что я есть, ты не хотел этого знать, тебе это было не интересно. Почему, почему так, отец?

Из-за тебя, отец, у меня нет и не было в душе ни одного согретого уголка, только холод, только обида. Из-за тебя я стал ненавидеть свою мать. Потому что это она во всем виновата, она шлюха, блядь, она поебалась с каким-то мерзким ублюдком, с тобой, отец, у нее было бешенство матки, а мозгов не было, ни мозгов, ни чести. У нее не достало мозгов даже вовремя сделать аборт.