Рязанов Михайлович - Ледолом

В будке одуряющее пахло варевом. Стражи, здоровенные мужики, толкнули меня на скамью, один из них приказал:

— Сиди!

Второй тотчас принялся звонить по телефону — в милицию. По его уверениям получалось, что он задержал меня при попытке проникнуть на территорию макаронной фабрики.

— Фамилия? — допытывался тот, что столбом возвышался надо мной.

— Не скажу.

— Всё скажешь, как миленький. И дружков твоих поймаем… Где живёшь?

— Нигде, — огрызался я.

— То-то и видно, што босяк.

— Мы вам собаку вчера привели. «Водолазку». Из военкомата майор Шумилин посоветовал. И нам другой дяденька, который здесь вчера дежурил, разрешил приходить, наведывать её. Она умная.

— Ты нам собакой и военкоматом зубы не заговаривай. Мы тебя насквозь видим: воровать ранетки пришли?

— Спросите у того дяденьки с тётенькой, которые здесь вчера дежурили, и убедитесь, что я говорю правду.

— Ишь, грамотный какой! А мы, выходит, дураки?

Они, словно сговорились, не внимая моим оправданиям.

Время шло, а милиция не появлялась. Тот, что звонил по телефону, опять принялся крутить диск, стукая по рычажку и дуя зачем-то в трубку.

— Алё! Алё! — орал он. — Дежурный!

Наконец ему ответили.

— Лет десять, — произнёс он в трубку, оглядев меня.

— Ну чо? — спросил его напарник.

— Ничо. Прогуляем? — ответил он, подмигнув. Тот, другой, лишь ухмыльнулся. Как-то ехидно, гадко.

— Идём! — приказал мне первый страж.

Я поднялся и направился к двери, ведшей на улицу.

— Куды? — остановил он меня. — Не уйдёшь! От нас не уйдёшь! Не таких скручивали!

И подтолкнул меня к входу на фабричный двор.

Я не буду подробно описывать то, что произошло далее. О том и сейчас мне вспоминать нелегко. Они стянули с меня штаны и вдвоём, держа вывернутыми мои руки, проволоки по задеревеневшей и высокой крапиве туда-сюда вдоль забора, после вытолкнули, довольно ухмыляясь, за проходную, выбросив вслед сорванные перед экзекуцией штаны.

Ноги, руки, даже шея нестерпимо горели от сплошных вздувшихся бляшками ожогов…

Но пуще гудящего зуда меня мучили, захлёстывая, стыд и обида.

Почему эти взрослые сильные дядьки так надругались надо мной, за что? Разве трудно было проверить, правду ли я говорю о цели нашего прихода? Фашисты! Я им отомщу! Сожгу их вшивое логово! Не пожалею бутылки керосина на этих извергов! И перед моими глазами возникла картина Николая Ивановича с взорванным фашистским танком и погибшим гранатомётчиком, его другом, — так чётко, в деталях, будто я её видел на самом деле.

Всю ночь я не спал, стонал, корчился, не находя себе места в раскалённой, жгучей постели. И мне время от времени бластились откормленные, с отвратительными ухмылками, рожи тех жопастых здоровенных мужиков, и я думал, что они настоящие фашисты: кто ещё может позволить себе издеваться над детьми? Однако встревоженной маме, которая несколько раз за ночь подходила ко мне, пробуждаемая моими стонами, не проболтался о происшествии. И Стасик меня не выдал.

Чуть свет я побежал в баню на улице Красноармейской, бессчетно залезал с веником на полог, нещадно хлестал вздувшуюся белыми лепёшками кожу.

После бани немного полегчало, хотя тело продолжало болезненно ныть и гудеть, как телеграфный столб, когда к нему прижмёшься ухом.

Прошло несколько дней. Обида притупилась. Страсти отмщения утихли, и я отказался от расплаты с охранниками за издевательство. Отходчиво детское сердце, лишь рубцами на нём остаются незаслуженные обиды.

Ещё дважды мы прибегали к «макаронке» и изредка, по переменке, издалека, до першенья напрягая горло, звали Водолазку, но так и не услышали её весёлого, заливистого лая.

Урок географии в нашем пятом «б».

Нина Ивановна постучала тупым концом карандаша о столешницу кафедры и громко, насколько позволял стёртый за долгие десятилетия преподавания голос, объявила:

— А сейчас Юра Рязанов расскажет нам что-нибудь интересное о земноводных, а конкретно — о крокодилах.

К подобным отвлекающим манёврам географичка прибегала, когда классом овладевали отупение и разброд от предшествовавших занятий и тридцать с лишним сорванцов выходили из повиновения, становились неуправляемыми и агрессивными от одуряющей скуки уроков и бестолкового изложения учебного материала бездарными учителями, по-видимому по недоразумению попавших на эту очень ответственную стезю.

Не такой была Нина Ивановна Абрамова, [207] Фамилия, имя и отчество — подлинные. Остальные — тоже. которая пестовала ребятишек ещё с царских времён, хотя учителка истории нам вдалбливала, что до революции все люди не владели грамотой и только советская власть предоставила им такое благо — бесплатно обогащаться знаниями. Настроила множество школ, институтов и университетов, и сейчас у нас все грамотные. Поголовно. Я возразил историчке, что на улице Свободы мне известны с десяток пацанов, совершенно не посещающих школу, не умеющих читать и писать. Это моё открытие очень не понравилось историчке, за что я получил в дневник кровавую двойку по поведению.

Одноклассники неплохо знали мои исповеди о самых крупных рептилиях, живших и продолжающих существование на нашей планете Земля, но не прочь были послушать ещё. Каждый понимал, что это гораздо лучше, чем самому стоять у доски с большой картой полушарий.

Предложение Нины Ивановны застало меня врасплох, ибо в этот момент я успел доползти с камчатки, места постоянной своей «прописки», лишь до середины класса. А путь предстоял не ближний — до первой парты среднего ряда, за которой сидел мой друг Витька Чекалин.

Несколько минут назад он прислал мне записку с пометкой «срочно!», извещавшей о том, что закончил домашнее задание по алгебре, и справлялся, не готово ли ответное сочинение по литературе. Такое разделение труда применялось нами довольно успешно: Витька обогащал меня пониманием квадрата или даже куба суммы двух чисел, а я охотно делился с ним впечатлениями о литературных произведениях, которые мы обязаны были пройти по программе, и даже сочинял ему сверх того…