Рязанов Михайлович - Ледолом

Теперь уже нет и медалей. Куда делись? То ли с пьяного сняли, то ли пропил…

— Пожертвуйте бывшему фронтовику на пропитание, — время от времени заученно повторял дядя Ваня. Рядом с ним, слева, сидели на краю канавы Вовка с Генкой. Молча. Как два воробышка. Пивунов было много, кажется, в этот воскресный день, они сновали туда-сюда с кружками и закусками. Но пока я стоял возле Сапожковых, никто ему ничего не «пожертвовал». Кроме опивок. Мне стало стыдно за него, ещё недавно храброго солдата. Я дал бы ему денег. Хотя бы несколько копеек. Но в моих карманах ничегошеньки не имелось. Кроме «панка». Не предложишь же ему игровую кость.

Во что превратился менее чем за полгода жизнерадостный, весёлый бывший солдат Иван Сапожков! Глаза бы не смотрели! Сейчас бурная радость вернувшегося с войны главы семьи сменилась на растерянность сыновей и озлобленность их матери. Как они из этой беды выкарабкаются? У всех них, наверняка, были надежды на лучшие перемены в жизни. Да и каким счастьем было для сыновей возвращение отца с войны живым! А счастье это обернулось горем. Для всех.

Мне вспомнилось опять лето сорок первого, двор, где живут Сапожковы, крылечко с двумя ступеньками, невысокого роста, кучерявый, на цыгана похожий, жилец этой однокомнатной барачной квартирки, сидящий на краю крыльца. Он плакал навзрыд пьяными слезами, уткнувшись лицом в колени, как недавно Иван Ильич. Рядом с ним почему-то никого не оказалось. Я спросил какую-то соседку по бараку, которая, подперев кулаком щёку, печально смотрела на пьяного кудрявого мужчину: «Почему он плачет? Кто его обидел?» Женщина коротко ответила, как будто осерчав на меня, недогадливого. Сурово так ответила. Будто я в чём-то провинился.

— На войну идёт. На смерть.

Ответ оказался неожиданным для меня, девятилетнего пацана, настроенного весьма восторженно и воинственно: как это так — на смерть? Наши идут убивать фашистов за то, что они напали на нашу страну. А не нас они.

Кучерявый сосед, он тогда выглядел лет на тридцать с небольшим, вообще с войны не вернулся. И ни слуху от него ни духу — пропал без вести. Я этого поначалу никак не мог понять. Ушёл как в воду канул. А у него, оказывается, жена осталась и сынишка Федя Грязин, старше меня года на два-три. Долго для меня оставалось загадкой: как может человек без вести пропасть? Каждый по документу числится — никуда не скроешься.

А у тёти Тани муж. До сих пор его ждёт. И тоже ни весточки не получила, кроме такой же бумажки из райвоенкомата: «Пропал без вести». Пошла в военкомат, который его призвал. После долгих расспрашиваний тёте Тане объяснили: «Пропал без вести». Не может такого быть! Как же это так можно пропасть человеку — без вести, не иголка, чай? Этот вопрос я задавал себе много раз, так и не найдя разумного ответа.

Запомнился мне тот кучерявый и сердитые слова соседки:

— На войну идёт. На смерть.

И он бесследно исчез в этом страшном кровавом омуте. Как выяснилось много позже — с миллионами других.

А дядя Ваня вернулся. Хотя когда война началась, в тюрьме сидел. И стал из авторитетного вора в законе Вани Бока рядовым штрафной части Иваном Ильичём Сапожковым. А далее читатель обо всём, что автору известно, кроме того кличка Вани произошла от слова «бокá», что на русский литературный язык переводится с блатной фени (воровского языка) как «часы». Дело в том, что Ваня, родители которого были репрессированы, когда он находился чуть ли не в грудном возрасте, как зажиточные крестьяне, то есть кулаки, и растворились среди тех, кто рыл каналы, нещадно изводил лес, просто замерзал посреди бескрайних ледяных просторов, чтобы унавозить собой эти поля, на которых должен был вырасти по мановению большевистской кровавой палки прекрасный, сказочный коммунизм — счастье всего человечества. Ваня, на котором от большого и богатого семейного хозяйства остались каким-то чудом не реквизированные шерстяные вязаные, наверное матерью, обутки в виде сапожек, то и получил он имя, по моим поздним расспросам тёти Тани, новое, и фамилию согласно этому предмету: Сапожков. А отчество, чтобы оторвать младенца от поклятого капиталистического прошлого, — ведь должен был вырасти новый — советский! — прекрасный человек, строитель коммунизма, дали самое дорогое — Ильич! Вероятно, те, кто спас его от, казалось бы, неминуемой гибели, были украинцы, да и сам он, не исключено, тоже.

Далее он прошёл все круги ада, именуемого советским образом жизни, и стал вором. Понятно, почему воры, в среде которых беспризорник оказался, сняли с него прежнюю кличку Сапог и заменили её более подходящей его таланту — уж очень ловко он научился извлекать из чужих карманнов часы. И превратился он в Ваню Бока.

Разъезжал Ваня по городам СССР, облегчая карманы их жителей. Время от времени ему не везло, и он оказывался в родной компании, отделённой временно от других, «неродных», то есть фраеров и фуцанов, [473] Фýцан — презрительно название мужика (фраера, фраерюги, фрайера, фрея), то есть человека, занятого работой (феня). колючей проволокой.

Короче говоря, мир, народонаселение для Вани составляли две категории людей: воры (люди) и неворы (фраеры).

Если б не Великая Отечественная война, так всё для Вани Бока и оставалось бы по-прежнему. На неё он «подписался» с одной целью: «чухнуть» [474] Чухнуть — сбежать (феня). и продолжить свою «артистическую» деятельность, ведь часов в карманах у фраеров оставалось ещё видимо-невидимо, не пересчитать.

Но ошибся Ваня, когда увидел, что везут их на бойню, как живое мясо. О том, чтобы чухнуть, нечего было и мечтать — за спиной энкавэдэшники с пулемётами. Пришлось выполнять приказ: так смерть и так — тоже. Если рвануть вперёд — хоть какой-то шанс есть, назад — свои пристрелят. Рану в первом же бою получил. Но выжил. Все дороги и ямы войны шагами измерил и на брюхе исползал. Повезло человеку. Домой, в семью вернулся. И что? Успел, когда находился в благодушном настроении, не очень пьян, поведать о своей трудной, неправедной, захватывающей ребячье воображение приключениями жизни.

…Сидит Иван Ильич в двух шагах от меня. На тротуаре под ногами лежит развёрнутая белёсая пилотка. Пустая. Много таких попрошаек вокруг шляется. Шмотки солдатские надрючил и: «Подайте…» — так, вероятно, думает кое-кто из окружающих о нём.

— Работать надо! — многие советуют. А он работать-то и не умеет. Воровать и убивать — вот две профессии, которым его обучила блатная жизнь и война. Да и рана…

Но я-то доподлинно знаю, что этот оборванец — отец моих знакомых — вчерашний настоящий солдат, действительно воевавший на фронте, осколком вражеского снаряда раненный… И никто ему не помогает. Не сочувствует. Никому до него дела нет.