Рязанов Михайлович - Ледолом

— Давай, — согласился дежурный, — ключи у Федюнина (если я правильно запомнил фамилию).

— Встать! Чево расселся, как дурак на имининах? — это уже обратился цыганистый сыщик. — Шагай вперёд, в калидор! — приказал мне он, повернувшись вправо и заорал: — Федюнин! Ключи от бокса.

— Ещё и ругается, — подумал я. Но милиция — не берег Миасса, пришлось смолчать.

У меня отлегло от сердца: бокс, вероятно, какое-то подсобное помещение — меня не хотят поместить в общую камеру, чтобы, догадался, не допустить общения с Серёгой, Витькой и Кимкой. Возможно, и мамашу Рыжего прихватили. А то и отца Кимки. Но название помещения — «бокс» — какое-то подозрительное. Несколько знакомых свободских пацанов когда-то рассказывали мне, что их «метелили» [540] Метелить — избивать, изметелить — избить (феня). в «мелодии», [541] Мелодия — отделение милиции (феня). когда те попадали в седьмое отделение за различные проступки. Может, выдумывали, предположил я тогда, чтобы «сгоношить» [542] Сгоношить — собрать, накопить (феня). себе «авторитет». [543] Авторитет — уважение за какие-то нарушающие порядок (общественный) поступки в среде асоциальных элементов (феня). А вдруг правду говорили. Алька Каримов даже утверждал, что ему, помнится, чуть ли не в боксе лёгкие отбили, после чего он долго кровью харкал. Но он не признался ни в чём, и его отпустили.

Знал я и другое: очень многие пацаны ненавидят милицию. И среди взрослых такие настроения не редки. А когда что-нибудь стрясётся, бегут сломя голову в неё жаловаться и разбираться, умоляют начальника Батуло защитить.

Вспомнил я этого начальника (или дежурного?) седьмого отделения, седого, усталого человека, который наставлял меня много лет тому назад, кажется в сорок третьем. Из-за драки с базарной торговкой-мошенницей. Нормальный мужик! Правда, суровый. Да это и понятно. Ведь милиционеры ловят всяких воров, бандитов и всех, кто нарушает советские законы. Нас защищают. Людей. Простых граждан.

Но почему меня сюда притащили? Да ещё так оскорбили. За что? Про себя-то я знал, что, наверное, ел краденую халву. Уверен. Подсупонил нам Серёга «удовольствие». Вот за что. Значит, и я виноват. Ведь как не хотел идти на этот «банкет»! Но всё-таки пошёл! И вот — результат. А может, меня сюда притащили совсем не за халву? Какая-нибудь ошибка. Тётя Таня могла наябедничать, что из поджига шмалял. Но ничего, Батуло разберётся, он человек справедливый. Хотя и милиционер. Если ещё начальником работает.

— Заходи! Быстрея! И не шуметь! Дежурнава не вызывать! Когда нада — сами вызовем. За нарушения — накажем. Отдохнёшь малость, — насмешливо распорядился мой конвоир. В интонации голоса его слышалась насмешка. Или издёвка.

Я шагнул за порог помещения, которое хозяева узилища называли боксом. Обитая железом, сплошным листом, дверь с грохотом и скрежетом затворилась за мной — это на замки и задвижки её запирал мой «ангел-хранитель», вспомнил я с горечью слова бабки Герасимихи. Удаляющиеся по коридору к выходу шаги подкованных сапог. Ти-ши-на! Огляделся в полутьме. Над дверью в углублении размером четверть на четверть, забранном мелкой решёткой, тускнела лампочка в двадцать пять свечей. Двери, стены и даже потолок обиты листовым железом, густо продырявленным чем-то вроде тонкого стального пробойника или гвоздя-стопятидесятки и спаяны между собой. В двери, на уровне глаз, воронкообразное углубление, защищённое поверх стекла с наружной стороны стеклом и завешенное металлическим «пятаком». При желании сотрудник мог отвести его в сторону и, убедившись в наличии стекла (чтобы глаз не выткнули пальцем), заглянуть в бокс, представлявший из себя ящик метра два в высоту, три шага в длину и ширину. Пол, я удивился, тоже закрыт металлическим листом, но гладким, даже отполированным сотнями, а может, тысячами подошв.

Сначала я не почувствовал холода, но через какое-то время, обследовав бокс и прислонившись спиной к стене, даже через бушлат ощутил лёгкое охлаждение меж лопаток. Чтобы не продрогнуть, принялся вышагивать по диагонали — четыре шага получалось, с поворотом.

Время тянулось невероятно медленно. Иногда из коридора доносились непонятные обрывки чьих-то разговоров. Может быть, с вахты, у входа. И снова ти-ши-на.

Терзала меня неизвестность. Долго мне ещё торчать в этой продырявленной «консервной банке»? Почему не вызывают на допрос? Что они от меня хотят?

Спросить — не у кого. В дверь не постучишь — всё равно что по тёрке кулаком колотить — до костей кожу и мышцы обдерёшь. Да и никто не услышит тебя. Кричать? Какая причина? Милиционер предупредил: «Когда понадобишься — вызовем». Попроситься в туалет? Ещё терпимо. Да тут пронеслась в воображении недавняя позорная сцена в нашем дворе. Надо же такому случиться, когда по тропинке шла именно ОНА! Это совпадение повергло меня в глубокое отчаянье.

…С малых лет я страдал, с трудом переносил нахождение в узком замкнутом пространстве. Сколько раз Герасимовна успокаивала из-за двери, когда меня надолго запирали в комнате. Как собачёнка выл без остановки. Наверное, в те времена со мной случались истерики. Сейчас — держись!

…Чтобы успокоиться, присел на корточки в угол. Оказывается, угловые стыки железных листов аккуратно заварены. Или сварены, не знаю, как точнее выразиться. Ни единой щёлочки. Порог обогнут металлом. Классная работа! Даже металлическая же воронка глазка в двери тоже мастерски припаяна к железному полотнищу, завёрнутому на торцы. Научиться бы так владеть газовым паяльником. Мечта! Работая на заводе, мне удавалось электросваркой восстанавливать стёртые детали машинных узлов. После токари доводили их до нужного калибра. Правда, получалась «наварка» у меня не всегда как надо — опыта не хватало.

…Однако проходил час за часом, томительно, а обо мне словно забыли. Я уже упомянул о нетерпении одиночества. А тут ещё, запертый в железную «гробницу», вовсе не находил места, еле сдерживая рвавшийся из груди вопль. Наконец, не вытерпел и крикнул в воронку глазка:

— Дежурный!

Никакого ответа. Повторил. Выждал — результат тот же.

Мозг лихорадочно сверлила одна мысль: для чего они меня здесь держат и как долго эта пытка будет продолжаться?

Мне казалось: минула уже уйма времени и наступила ночь. В барак я не вернулся. Фактически — прогул. О работе на заводе ничего милиционерам не расскажу. Лишь бы тётя Таня не насплетничала. Она, конечно, знает, что я работаю, но где конкретно, не ведает. А может быть, и разнюхала. У Славки. Или у мамы.

По моим предположениям, сыщики должны были вернуться к нам с обыском. Догадка моя, к сожалению, оправдалась.

Однажды тётя Таня остановила меня возле калитки, я не успел и за верёвочку дёрнуть, как она расспрашивать принялась нахально: чем я занимаюсь, «как жись», где работаю? Я не стал распространяться, кратко ответил: на ЧТЗ слесарем — и прошёл к своему тамбуру. Наши мастерские и в самом деле значились, наверное, сельским филиалом завода-гиганта, который помогал запчастями и другими материалами колхозам и совхозам. Это мы называли мастерские по ремонту сельхозтехники заводом. Для солидности.