Рязанов Михайлович - Ледолом

А вот о «банкете» придётся следователям выложить всё, как было. С подробностями: как пили брагу и закусывали халвой. Хотя лучше было бы ментов вообще не посвящать в это дело. Но если начнут допрашивать — придётся. И я снова проигрывал в уме возможный допрос. В чём моя вина? Никто ведь во время пиршества и словом не обмолвился, откуда у Серёги появилась халва. На этом я и буду настаивать: не знал — и всё.

Конечно, нечестно с моей стороны скрывать от следователя (или, сколько их там будет) то, о чём я догадывался, смакуя восточную сладость. Но придётся, чтобы не запутать себя и других. Пусть сами ищут, откуда она у Серёги появилась. Меня угостили — это правда. А за остальное пусть отвечает Рыжий. Впутал нас в это поганое дело. Да и мы хороши.

Опять вспомнилось, как мне не хотелось на этот день рождения, названный Серёгой почему-то «банкетом», идти. Но не устоял, согласился. Смалодушничал. И вот влип в это бесчестье.

Чем дальше я рассуждал, меряя диагональ бокса туда-сюда, тем больше клял себя, что поддался уговорам. Ну зачем? Шёл домой, чтобы увидеться с мамой, братишкой, а забрёл к вору и ел краденое! Ведь не хотел, что-то неладное чувствовал, а всё-таки переступил порог калитки, пошёл, как телёнок на верёвочке, за Серёгой. Подумал бы: за кем идёшь? Кто тебя на верёвочке ведёт — ведь по его вине погиб человек, он Моню подтолкнул с перила железнодорожного моста под колеса товарняка… Не руками, разумеется, но… Никакого оправдания Серёге не может быть — повинен. И я поплёлся за убийцей.

И снова мелькнула спасительная мысль, что следователь разберётся и отпустит меня. Как тогда начальник отделения Батуло. А я больше никогда не буду допускать подобных глупостей. Никогда! Лишь бы не посадили в тюрьму. А вдруг меня задержали по другому поводу? Но подсознанием я понимал, что стараюсь обмануть себя. Ничего из этого не выйдет, подсказывал разум. Беда неотвратимо висит над моей глупой головой. И наказание — позорное, гнетущее, несмываемое. Навсегда.

За несколько часов пребывания в боксе я нашагал, наверное, ни один десяток километров, чтобы не продрогнуть и не заболеть. Чувствовалась изрядная усталость всего тела, особенно ног. Но я продолжал мерить диагональ квадрата пола.

В этой «тёрке»-коробке к тому же давила духота — клетушка никогда не проветривалась, и я дышал чьим-то пропущенным через чужие лёгкие — многократно! — воздухом. Вспомнились затяжные нырки на Миассе. Что за камера такая? Зачем её сделали? Стоило мне на минуту остановться, прислонившись спиной к «тёрке», и смежить веки, как на моём мысленном экране возникала мама, которой, наверное, тётя Таня взахлёб обрисовала арест сына. До чего отвратительна эта унизительная сцена возле общественной уборной! Как я посмею взглянуть в глаза Миле?!

Забегая вперёд, скажу: за все последующие годы моей жизни встречи этой не случилось. [544] Мне сейчас почти семьдесят восемь, и близок последний день, даже если кагэбэшники не исполнят своей угрозы — пристрелить меня. И, может быть, к лучшему. Для меня. Только от одного воспоминания этого сортирного издевательского эпизода уши мои каждый раз раскалялись докрасна — я чувствовал, как они горят. Стыд неописуемый. Поэтому я избегал думать об этом несмываемом позорище. Сейчас же он мучил меня, и я не знал, куда деваться, поддавшись нахлынувшему беспредельному отчаянью. Однако удержал себя неимоверным усилием воли, чтобы не заорать, не завыть….

Оживали в памяти и многочасовые ожидания мамы в закрытой комнате, когда урёвывался до горячих слёз, струившихся по щекам и капавших с подбородка. Но мне удалось отогнать и эти нахлынувшие детские воспоминания, казалось уже давно забытые.

…Кого я жду? Сегодня же понедельник, двадцать седьмое февраля! Мама на работе. Ко мне никто не придёт! Наконец послышались приближающиеся твёрдые шаги, засветился и погас «волчок» — меня кто-то разглядывал из-за двери. Раздался скрежет железного засова, бряцанье ключей, и дверь распахнулась. Я стоял, прижавшись к противоположной от входа стене. Ждал.

— Фамилия? — сурово спросил милиционер.

Я назвался.

— Полностью! Фамилия, имя, отчество, число, месяц и год рождения. Где родился?

Выполнив приказание, получил ещё одно:

— На выход! Шевелись!

Ватными ногами я переступил порог камеры-«тёрки».

Слева (я не мог его видеть из камеры) стоял цыганистый сыщик. Наверное, «сдал» меня другому милиционеру — своё дело выполнил. Выходит, сутки их смена продолжается. Да, работёнка не из лёгких.

— Налево! Вперёд по коридору, — распорядился принявший меня сотрудник, такой же здоровяк (специально их, что ли, по росту и физическим данным подбирают?), как цыганистый. Оно и понятно: чтобы любого мог в бараний рог скрутить.

— Стоять! — услышал я голос «нового» милиционера. — Заходи!

Я зашёл в кабинет, на двери которого была прикреплена металлическая ромбовидная табличка с номером четыре. Снял шапку. Поздоровался. Но ответа не получил — молчание.

Передо мной напротив сидел, вероятно, невысокого роста средних лет человек с невыразительной внешностью. Мне он показался, увиделся каким-то серым.

— Задержанный Рязанов доставлен, — отрапортовал приведший в кабинет конвоир. Проходя по коридору, я заметил на стене застеклённую табличку с надписью «Следователь». Без фамилии.

Взглянув на меня, он как-то невнятно, скороговоркой назвал свою фамилию и звание, но я из-за сильного волнения тут же забыл их.

Хорошо освещённая комната с зашторенными окнами после бокса настроила меня на более оптимистический лад.

От следователя пахло «Тройным» одеколоном. Как от отца. Не то что от задержавших меня сыщиков, от них несло по́том — в бане, что ли, подолгу не мылись? И мой конвоир источал тоже едкий запах пота.

— Садитесь, — указал мне следователь направо, на стул, развёрнутый спиной к окну.

Внимательно и долго (изучающе) он вглядывался, изучал меня. После вынул из ящика стола бумаги, аккуратно положил их перед собой и задал мне те вопросы, которые, вероятно, следователи задают всем задержанным: фамилия, имя-отчество, год, месяц и день рождения, место проживания. А так же, где это событие произошло. Я спокойно ответил на все вопросы и уточнил:

— Какое событие Вы имеете в виду?

— Где Вы были позавчера и вчера утром перед задержанием сотрудниками милиции?

— У Воложаниных. А точнее — у Сергея Воложанина.

— Его адрес.

Я ответил.

— И чем вы у Воложанина занимались? Но об этом мы поговорим подробнее позже. А сейчас взгляните внимательно на эти вещи.

Он вынул из тумбочки стола то, что изъяли при обыске задержавшие меня милиционеры: носовой платок, солдатские матерчатые перчатки, несколько денежных купюр, рублей десять-двенадцать с мелочью, металлическую, с пружиной, полукилограммовую гантель — всё, кроме поясного кожаного ремня с бляхой, записной ручки и записной книжки.