Эльмира Нетесова - Тонкий лед

— Изверг какой-то! — выдохнул Платонов.

— Не то слово! На мне с самого детства шкура не заживала. Ни лечь, ни сесть не мог без слез. Весь черный от ремня и кулаков. Иного отношения к себе не знал.

— Уж лучше б ты ушел из дома! — вырвалось не­вольное у Егора.

— На такое в семь лет решился. Встал спозара­нок, оделся, взял за пазуху краюху хлеба и тихо, чтоб дверь не скульнула, шмыгнул из дома. Но подлые псы выдали, хай подняли, разбудили всех. Дед как увидел, что меня нет, враз допер. Даже не стал одеваться. Как был в исподнем, так и сел на коня. Догнал мигом и вломил. Я с неделю в себя приходил. Ночами все снилось, будто дед вовсе голышом, порет кнутом и гро­зит: «В куски разнесу! Схарчу собакам!» А те окружи­ли, ждут, когда старик выполнит обещанное. Я ночью просыпался от ужаса, кричал и ссался от страха.

— Не удивительно! — согласился Егор.

— Где же ты был тогда? Я так ждал тебя! Как свое спасение от деда. Придумывал тебя и ангелом, и чер­том, но всегда спасающим. Сильным, самым смелым! И ждал тебя одного. Но ты не приходил.

Платонов сконфуженно опустил голову.

— Я понимаю, другая семья... Но ведь и я твой! Неужели твоя душа ни разу не заболела, не подсказа­ла меня?

— Кто мог предположить, что у тебя так плохо сло­жится. Если б знал...

— Сдал бы в приют — это в самом лучшем слу­чае! К себе, в свою семью никогда не взял бы.

— Почему? Тамара поняла б и согласилась бы взять. Да и Оля, дочка моя, была б рада брату. Вопрос уперся бы в тещу, но и эта долго бы не препятствова­ла и больше всех жалела б и любила тебя.

— Это ты теперь говоришь,— не поверил Роман.

— Я знаю своих!

— Да брось! Я тоже о тебе все прощупал,— усмех­нулся зэк невесело и добавил,— иначе бы давно нари­совался!

— А что удержало? — поинтересовался Егор.

— В твоей двухкомнатной ногу негде поставить. Ну, где б меня определил? В одну комнату с тещей и Оль­гой? Или к вам в зал мою постель поставить? Рядом? Ведь ни на кухне, ни на лоджии я не согласился б жить.

— Значит, квартира не устраивала?

— Не только.

— А что еще? — спросил Платонов.

— Я знаю, сколько ты заколачиваешь. Не бухти, пахан! Не кати бочку и не базарь. Мне твоих «бабок» даже на один вечер мало. Разве это заработок? Да как вообще дышишь на него?

— А как ты жил у бабки с дедом? Иль все стемнил, а сам в деньгах купался? — перебил Егор.

— Ну, я не вечно с ними дышал, и когда дед хотел выпороть вожжами... а знаешь, за что? — прищурился Роман.

— Небось, телку зацепил? — предположил Егор.

— О, в самое яблочко попал! Притащил на сено­вал девку из своих, деревенских. Она хоть куда годна и согласна.

— Сколько лет ей было?

— Какая разница? — сморщился парень.

— А тебе тогда какой годок пошел?

— Четырнадцать. Она на пару лет старше. Поду­маешь, великая разница! Я знал, что мне на ней не жениться, но надо ж было с чего-то начинать. Ну, толь­ко подраздел девку, завалил на сено, чтоб разглядеть получше, отчего меня на нее тянет, и вдруг дед! Вле­тел чертом, сразу с кулаками на меня! В другой бы раз, не будь девки, я пальцем бы не пошевелил. А тут совестно стало, и зло откуда-то взялось. Как влепил ему в рыло, сам того не ожидая, старик задницей не только дверь чердака вышиб, но и лестницу повалил, сам кулем слетел. Крякнул, ударившись о землю, хо­тел вскочить, а встать не смог. Я от радости мигом к девке. Про деда думать не хотел. Так-то и провалял­ся он до зари, покуда бабку в лопухи не приспичило. Там она на него и набрела. Видит, что встать не может, позвала мать. Они вдвоем кое-как занесли деда в избу. А я с девкой и вовсе посеял мозги. Когда слез с чер­дака, дед уже отмытый на лавке лежал при свече.

Кровь, плохо отмытая, на губе виднелась. Я все понял враз, встал на колени прощение попросить, тут же почувствовал на шее его руку. Вроде удавить вздумал, как давно мечтал. Вскочил я на ноги, старик лежит, не шевелясь, лишь в губах ухмылка заблудилась. Я со страху из хаты вылетел. За мной — мамка с бабкой, кричат на два голоса: «Куда ты, сынок? Ведь теперь самое время жить настало!» «Воротись, внучок! Беда избу покинула. Вернулся я, а они деда простыней на­крыли. Сами втроем к столу сели, беседу повели, как по-своему заживем. А когда из-за стола вышли, глядь, с головы и лица деда простынь сдернута, словно он всех нас подслушивал. Мне аж холодно сделалось. Кто и как открыл его морду, мы не видели и не слы­шали.

— А может, он живой был? — спросил Егор.

— Черт его знает! Но на другой день старика по­хоронили. Крест на могиле поставили, все чин-чинарем. Даже поминки сделали. Чтоб на том свете не обижался козел. Ночью я проснулся от того, что кто- то шарит по мне руками. Думал, мать проверяет, дома ли я. Ну, и говорю ей: «Ну, чего спать не даешь? Дома я, дома». И вдруг получил пощечину. По руке и силе понял, кто влепил. И только хотел обматерить покой­ного, тот положил мне ладонь на грудь и говорит: «Я ж тебя, клопа вонючего, едино не оставлю в доме своем. Изведу, как сверчка. Всю свою жизнь станешь маяться, коли продышишь мое проклятье. До самой смерти клял гада. Помни, за убийство не раз с тебя взыщется. До кончины жить станешь без радостей и отовсюду будешь гоним, никто не примет, не обо­греет тебя. А горестей сгребешь с собою в гроб пол­ную пазуху. Никто не снимет с тебя мое проклятье. Помни про то».

— Злой старик,— сказал Егор.

— Хуже черта! — согласился парень.

— Что дальше с тобой было?

— Дед слово сдержал, а может, судьба его послу­шалась. Хуже змеи в кольца крутилась, пока не обхва­тила в наручники. Из дома я ушел. Жизни вовсе не стало. Работаем в огороде, видим, изба огнем взялась. Это при том, что печка не топилась. Летом во дворе жратву варили.

— А с чего огонь?

— Дед озоровал. Поджег дом, чтоб меня прогнали, чтобы поняли, кому уйти надо. Ну, да и я не лаптем сделан на завалинке. Сказал матери и бабке, кто меня отсюда сживает. Бабка враз попа привела своего, де­ревенского. Тот и дом, и сарай, и скотину, и нас всех освятил водою. Ну, думали, все наладится. А ночью — гроза. Молния в избу попала. Если б не соседи, сгоре­ли б все живьем. Кое-как выскочили, скотину выгнали в огород. Ну, от дома и сарая — одни головешки. Мы все втроем перешли жить в баньку. А через неделю ночью бабка померла, не пережила беду. Остались вдвоем с матерью. Та долго не думала, продала всю ферму: огород и поля, пепелище с баней,— и отправи­лись с ней в город иную долю искать. Она малогра­мотная, я — и того хуже. Ну, да на первых порах нам везло. За вырученные от фермы деньги купили дом на окраине с огородом и садом, прямо с вещами, с мебе­лью. Там тоже старик помер, а у сына его — своя квар­тира. Дом навроде геморроя стал, ненужный вовсе, ухода и ремонта требует. Тянет деньги у семьи. Они разве лишние? Продал за гроши, чтоб избавиться от мороки. А нам в радость, хоть дух переведем. Оно и понятно, снова хозяевами стали, и дом, если честно сказать, больше. Крепче и лучше сгоревшего.