Эльмира Нетесова - Тонкий лед

И лишь Соколов, заглянувший в спецотдел по сво­им делам, сказал тихо:

— Отцом стал. Дочь у него родилась. Моя жена у его Тамары роды приняла. Говорит, что малышка у Егора словно кукла, глаз не оторвать, и здоровенькая.

— Собраться нам надо на подарок ему.

— Обойдется!

— Дети не каждый день родятся,— напомнил кто- то из сотрудников.

К концу дня собрали неплохую сумму, к ней приба­вил Соколов от администрации, а там и охрана под­ключилась. Егор своим глазам не поверил: таких денег он отродясь в руках не держал. Человек сидел расте­рянный, сконфуженный и все твердил:

— Спасибо всем вам... за тепло к моей дочке...

Домой он летел словно на крыльях. Своей радос­тью поделился с тещей.

Та руками всплеснула:

— Ну, видишь, а говорил, ненавидят и подсижива­ют, хотят избавиться. Ошибся ты, не разбираешься в людях. Если бы хотели выкинуть, копейки не дали б.

«Кто знает. Как дальше сложится? Может, ошибал­ся я, а возможно, что и впрямь не доверяют мне. Они все на той зоне по многу лет работают, друг друга насквозь знают, я один — кот в мешке. Так и говорят, не скрывая, прямо в глаза. Хотя, если разобраться, а что в нашей работе есть такого, что другому не дове­ришь? Но имеется, и еще сколько всяких моментов»,— подумал Платонов и вспомнил совсем недавнее.

Пришла почта в зону. Обычная, как всегда. Письма и бандероли, немного посылок с одеждой и куревом. Десятка два писем, хоть теперь отдай зэкам. В них ничего особого: о семейных радостях и заботах, о де­тях, о том, как тяжело растить ребятню без отцов. Дет­вора вовсе от рук отбилась, а мужику до воли еще полжизни париться. А сама баба вовсе из сил выби­лась, да и дохода никакого. Детвора на голом хлебе сидит.

И лишь Пичугину пришло длинное, пухлое письмо. Тоже от женщины. Кем она приходилась зэку? Женой? Нет! Благоверные на такие письма не способны. Эта была подругой, наверное, очень давней, любимой и любящей. Егор, прочтя ее письмо, позавидовал бри­гадиру. Ничего особенного тот собою не представлял, а вот любит его за что-то женщина и ждет.

«Алешенька, радость моя! Как я соскучилась по тебе, мальчишка мой! Все время вижу тебя во снах, а ты никак не хочешь вернуться в дом. Хватаешь меня на руки и несешь то в лес, то в озеро. Я кричу от страха, а ты хохочешь и все стараешься спрятать меня. От кого и зачем? Я хочу жить вместе с тобою до самой смерти и буду ждать тебя. Другого выхода нет. Ты — моя жизнь и любовь, мой свет и судьба... Слышала я в городе о скорой амнистии. Может, и нам повезет? Я очень жду,— Егор читал письмо дальше. В нем тре­воги и надежды сплелись в тугой узел.

«Зря старалась баба! Не получит козел письмо. В «шизо» сидит. Уже месяц там канает потрох. Туда почту не приносят, потому не обессудь»,— равнодуш­но порвал письмо и бросил его в корзину. Вскоре вовсе забыл о нем, ведь Пичугина сунули в штрафной изо­лятор за попытку к побегу.

Конечно, он был далеко не первым и не последним в числе тех, кто пытались любым способом удрать из зоны, вырваться с ненавистного Атоса.

Нет, никто из беглецов не допускал мысли остаться в Поронайске или вообще где-нибудь на Сахалине. Все мечтали сорваться на материк любой ценой, хотя б для этого пришлось бы заложить зубы.

У каждого беглеца была не только цель, но и кон­кретный адрес, где ему были рады. У всех, даже у мах­ровых бандюг имелся свой причал, самый дорогой и родной. Лишь однажды молодой беглец признался, что убежал бы он в Японию.

— Кому ты сдался, гнус криворылый? Иль своих гадов там мало? Да в Японии такое говно мигом отло­вили б! Язык не знаешь, ни денег, ни ксив не имеешь. Воровать бы начал? В Японии за это тыкву снимают. Куда ж ты, мудило, пер? — рассмеялся редкозубый молодой охранник в лицо беглецу.

— Не такой уж я дурак! На Сахалине половину жиз­ни проканителил среди японцев. По-ихнему понимаю неплохо,— ответил зэк.

— А на что ты им сдался? В зоне не знаем, в ка­кую задницу тебя воткнуть. Везде помеха! Да и сачок отменный! Японцы таких уродов на дух не терпят. Они—трудяги, про это все знают! Ты ж своим немы­тым рылом к ним навострился, во придурок! — хохо­тал охранник.

— Работать и конь умеет. То не мудро! А я еще думать могу!

— Да не трепись, задница свиная! Ну, что можешь придумать, чтоб удивить самих японцев? Как сивуху гнать? — не унимался охранник.

— Ну, это о себе болтаешь. Я в технике волоку. Вот ты окажись на моем месте, сидел бы, сложа руки?

— Я на своем месте нахожусь и твоего мне не надо! — вмиг ощерился охранник, добавив сквозь зубы,— паршивая дворняга свой дом и хозяина почи­тает. Этот щипаный петух в заграницу нацелился. У се­бя в дому никуда не гожий, ни к чему не приспособил­ся, скверность немытая!

Егор молча слушал эту перебранку Он знал, что беглеца сунут в «шизо» месяца на два. Суровее этого как накажешь? Дальше Сахалина этапировать некуда, да и зоны строже, чем на Атосе нет на острове.

— А бывали случаи, что зэки все ж уходили из зоны навсегда? — спросил Платонов охранника.

Тот откашлялся, глянул на беглеца косо и ответил:

— Случалось. И нынче не без того. Уходят... впе­ред ногами,— немного подумав, добавил,— бывало, и мы вместе с ними! В караульных, бессрочных. А вот чтоб убежать от нас навсегда, никому не обломилось. Ловим. Случалось, убивали, но все равно пытаются сбежать. Вот этого отловили, а ночью или завтра опять в погоню кинемся. Долго отдыхать не придется,— гля­нул за борт катера и рассказал, как выловил здесь своего первого беглеца.— Вот такой же день стоял. Мы отправляли лес на японское судно. Оно неподале­ку на рейде стояло. Баржи с древесиной уходили от нас одна за другой. Еле успевали обмерять и пачко­вать сортименты. Их ошкуривали бегом. Все вокруг спешили, суетились. Кроме барж отправляли на цел­люлозно-бумажный комбинат кору и древесину. Там из них спирт и бумагу делают. Времени у всех в обрез. Не то передохнуть, высморкаться некогда. И я замотался, баржи с лесом сопровождал на рейд и вдруг оглянул­ся, будто черт в бок тыкнул. Глянул за борт — бревно на волнах болтается. Ну, мало ли, со штабелей могло слететь. Одно подозрительное, неошкуренное. Как оно попало в море, если штабели неготовой древесины были от берега далеко. Само не прикатилось к морю, кто-то помог. А зачем? Зацепил я тот сортимент баг­ром и выволок вместе с зэком. Он, пропадлина, при­мостился к бревну и дышал через бамбуковую трубку, потому ничего подозрительного не приметил. Ствол был большим, а мужик — тощим. За сук зацепился, кото­рый специально оставил, ну, и плыл к японскому суд­ну. Уже рядом был. А японцы вылови его, уже не вер­нули б в зону. Для политики оставили б. А уж этот попросил бы убежища. Он за политику у нас оказался, за левые убеждения. Вот я и выгреб его вместе с убеж­дениями. Прямо на катер. Слышу, а в зоне уже шухер поднялся, хватились беглеца. Ну, я осмотрел баржу, не спрятался ли в ней еще какой-нибудь беглец, дож­дался полной разгрузки и вместе со своим уловом вер­нулся в зону. Сдал отловленного. Начальник за бди­тельность премию выписал. А ведь едва не ушел бан­дюга. Его в море не искали. Никто и не подумал, что такое сообразит. Глянули, что все лодки на месте, и давай искать пропажу в зоне. Все знали, что до рейда вплавь никто не решится. Да и голову не видно. Но где зэк? Тут я его доставил. Мокрого со всех сторон. Не повезло гаду смыться!