Андрей Рубанов - Тоже Родина

Вдруг меня дернули на вызов, и в комнате для допросов я увидел своего следователя Ермакова, про которого и думать забыл.

— Тебя ищет Военная прокуратура, — сообщил он.

Был уже март, суд катился к финишу, оглашение приговора назначили на апрель; я всерьез собирался на свободу.

— И чего? — спросил я.

— Кто-то украл какие-то векселя, — сказал Ермаков.

— Я никогда ничего не крал.

— Это уже неважно. Приедут люди. Они тебя допросят.

Я разозлился и развеселился.

— Они искали тебя целый год, — сказал Ермаков.

— Хуево, значит, искали. Чего меня искать, если я в тюрьме сижу? Тоже мне. Потеряли человека в собственной системе.

— Это не моя система, — аккуратно поправил следователь. — Мы — Генеральная прокуратура, а они — Главная военная прокуратура. Разные заведения.

— Вам виднее. Пусть приходят в любое время, я дам показания.

— Договорились, — кивнул Ермаков с некоторой долей беспечности, и я понял, что ему все равно.

Из Военной прокуратуры никто не пришел.

Я не верил, что судьба окажется настолько жестока ко мне, чтобы я, получив срок по одному делу, тут же, не отходя от кассы, сделался обвиняемым по другому делу. Даже для меня это был перебор. Я-то ладно, а вот жена бы сошла с ума. Не говоря уже о маме.

В апреле меня освободили.

На воле мне понравилось. Выходить на волю хорошо в любое время года, при любой погоде. Дождь, снег, смерч, тайфун, цунами — нормально. Но освободиться весной — это дорогого стоит. Я наслаждался. Строил планы покорения мира, здорово изменившегося за время моего отсутствия. Имел карманные деньги, удобный автомобиль и абонемент в спортивный зал, где поднимал всякие никелированные тяжести: хотел вылечить искривление позвоночника, заработанное из-за продолжавшегося годами сидения по-турецки. После всякого похода в зал пил недоступное в тюрьме пиво и все вечера напролет смотрел видео. За время моего отсутствия мировая киноиндустрия произвела около полусотни сильных фильмов. Я наверстывал упущенное.

Посетил и офис фирмы, совладельцем которой считался. Бизнес, когда-то приносивший колоссальные барыши, без остатка сожравший всю вторую половину моей молодости, теперь еле дышал. Я пробыл в конторе час — за это время телефоны ни разу не зазвонили. Пахло пылью. Обязательная в каждом офисе тумбочка с электрическим чайником стояла на самом удобном месте. Однако в числе клиентов до сих пор оставался тот самый Аслан. Правда, чувак давно уже не ворочал миллионами, действовал по мелочи.

Однажды вечерний просмотр очередного боевика — это была «Матрица», что ли — прервал телефонный звонок. Военная прокуратура напомнила о себе. Я приглашался на допрос.

Юмор ситуации был тонкий и черный. Человек две недели как откинулся, еще не соскоблил тюремную грязь — и вдруг его опять тягают. Мне стало горько и забавно. Я облекся в черные штаны и черную фуфайку. Взял мешочек с чаем и сигаретами. Сел в удобную машину и поехал в район метро «Беговая», где находился, как оказалось, целый комплекс военных зданий, в том числе редакция газеты «Красная звезда», — ну, и прокуратура.

Авто поставил в квартале от цели. Ключи положил под колесо, на асфальт, с внутренней стороны, так, чтобы их не заметил случайный прохожий. Дальше двинулся пешком, с пакетиком чая и курева. Сдаваться.

Я не злодей. Я несколько лет зарабатывал на жизнь тем, что обменивал деньги, безналичные на наличные. Это не преступление. Купи лицензию и занимайся. Но я отсидел почти три года и навсегда уяснил, что посадить в тюрьму можно любого и всякого. С лицензией или без лицензии. Более того, с лицензией вероятность еще больше.

В каждом из нас живет преступник. Тихий, ловкий, осторожный циник и хитрец. Невиновных не бывает. Так во всем мире, не только на моей богоспасаемой Родине. Не существует человека, который хоть раз не проехался в автобусе без билета. Не существует водителя, который не превышал бы скорость. Не существует студента, не пробовавшего марихуану хотя бы из любопытства. Не существует предпринимателя, который с удовольствием уплачивает все налоги. Амбициозный мужчина, желающий власти, или денег, или ощущений, однажды вплотную подходит к необходимости нарушить закон. В общем, мешочек, где лежало «чай-курить», нужно иметь каждому, кто желает шагать вперед и выше.

Военный следак оказался разбитным хлопчиком, впрочем, сравнительно интеллигентным. Он зачем-то стал ерничать, но я предложил сразу перейти к сути вопроса. Конечно, со следователем Главной военной прокуратуры интересно поболтать о том о сем, но у меня не было соответствующего настроения. За неполных три года я достаточно наговорился с правоохранительными ребятами всех званий и мастей, начиная от важняков с генеральскими погонами и заканчивая вечно полупьяными вертухаями.

Коснулись векселей. Одним из главных фигурантов хищения оказался тот самый Полковник, мой бывший сокамерник. Я с наслаждением продиктовал показания: с Полковником близко знаком, мы хорошие приятели, но не потому, что я брал у него векселя, а потому, что вместе чифирили. Следак приуныл. Дальнейший разговор утратил смысл, поскольку все детали вексельной аферы я уже знал. От Полковника. Поймать меня на неточностях было нельзя. В принципе, моя роль вообще сводилась к нулю, я считался добросовестным приобретателем и ничего не знал о том, что ценные бумаги были выделены в рамках целевой программы по финансированию нужд Вооруженных сил. Грубо говоря, их украли до меня.

Я не находил ничего удивительного в таком раскладе. В конце концов, все деньги кто-то когда-то у кого-то украл.

Аслана — а ведь это именно он привозил мне краденые векселя — я не сдал. Хотя мог бы. А что? Пусть бы тоже сходил, понервничал, посидел в прокуренном кабинетике с видом на тихий московский дворик, потея и мучительно подбирая слова. Умеешь расхаживать в белых штанах — умей и показания дать. Но не назвал я его имени. Сказал, что запамятовал. Все-таки прошло почти три года. Рабочие записи, разумеется, не сохранились, записные книжки утеряны и так далее. И вообще, ну вас к черту, я еще тюремной желчью харкаю, а вы тут с какими-то векселями лезете.

— Кстати, а как там сейчас, в тюрьме? — вдруг спросил следак. — Жить можно?

— Можно.

— Особенно если в авторитете, да?

— Вы о чем?

— Вы ведь были в авторитете.

Я удивился. Я никогда не был «в авторитете». Я сидел мужиком и пальцы не гнул, это не мое.

— Вряд ли, — сказал я.

— Ну, у меня есть оперативные данные. В камере вы пользовались уважением. Собирали общак. Однажды страшно избили одного арестанта.

Этот момент я сразу вспомнил. Некий юный туркмен с кем-то повздорил буквально через пять минут после того, как зашел. Тут же заорал насчет беспредела и стал махать кулаками. Пришлось его успокаивать. Бывают такие мужчины, отчетливо недалекие, по которым годами плачет тюрьма — но при этом они почему-то никогда не удосуживаются поинтересоваться у приятелей, как все-таки надо вести себя в тюрьме. Можно понять какого-нибудь иностранца, едва переступившего порог и сразу визжащего «фак ю», — но как мы назовем того, кто свободно владеет русским языком, живет в Москве, продает героин и при этом не понимает значение слова «беспредел»? А ведь хата наша, куда посчастливилось попасть барыге-туркмену, считалась одной из самых спокойных и комфортабельных, мы потратили годы для того, чтобы наладить какое-то подобие цивилизации, и не могли допустить, чтобы в нашем присутствии говорили про беспредел. Туркмену аккуратно надавали по ушам и угомонили; через неделю его выдернули с вещами — очевидно, он и настучал начальству о «страшном избиении». Удивило меня не то, что пришлось вспоминать тот случай, а то, что военный следователь, оказывается, серьезно подготовился к беседе со мной и не поленился истребовать оперативную справочку, минидосье, кропотливо собираемое на всякого арестанта. Чем занимается, с кем дружит, с кем конфликтует — интересные, наверное, бумажки, вот бы заглянуть.