Андрей Рубанов - Тоже Родина

— Прорвались?

— Ну, не то чтобы прорвались, через Юру хрен просто так прорвешься, но мы с ним назад сдали. Сам понимаешь, центр города, богатый дом, крик-шум, кровь, газом воняет — менты, короче, с минуту на минуту здесь будут… А индусы красавцы, чисто в регбийном стиле сработали, резко и решительно. Выскочили на улицу, орут «хэлп», «асасинз» — и ходу. Жаль, что тебя с нами не было! Ты бы их на улице встретил, вторым темпом атаковал. Портфель-то полный был, сто процентов, иначе они его так бы не берегли… Пять штук баксов, прикинь… В общем, ушли индусы…

— А вы?

Шипков улыбнулся.

— В разные стороны. Очень жаль, что тебя с нами не было. Вечером поехали к тому уроду, который нам плохой газ продал. Хотели на бабло его нагрузить, но дома не застали… А вот и Юра идет. Ах, брат, как жаль, что тебя с нами не было!

Я ничего не ответил.

Одному идти на шоблу нетрудно. Главное — решиться.

Тут есть два правила: одно — общее, второе — частное.

Общее правило таково: в шобле всегда есть один лидер, остальные — статисты. Шакалы. «Акела промахнулся». Важно сразу, мгновенно, определить такого Акелу — и атаковать именно его; остальных оставить на потом. Лидеров обычно не бывает двое.

Второе правило — частное — сейчас, может быть, почти не работает. Но зимой девяносто второго года работало вовсю. В описываемый период маргинально ориентированные юноши еще увлекались всевозможными кун-фу — боевиками. Мода уже сходила на нет, однако Брюса Ли помнили все. И если некто худой и невысокий (метр семьдесят семь, шестьдесят пять килограммов, сложение астеническое) хладнокровно выходил на шоблу, она подсознательно пугалась на какое-то количество секунд, и у одиночки появлялась фора. «А вдруг этот полоумный начнет сейчас страшно визжать и сшибать ногами головы?» — такая мысль проскакивала в мозгах шоблы, и оппонент получал свой шанс.

В январе девяносто второго года жена потребовала зимние сапоги. Я ее понял — морозы достигли минус двадцати — кое-как нашел деньги, посадил женщину в автомобиль, недавно купленный, чрезвычайно комфортабельный аппарат с удобным салоном и мотором в два и три десятых литра, и мы, как всамделишные преуспевающие граждане новой России, покатили по ледяным, неряшливо очищенным от снега проспектам на оптовый рынок «Лужники».

Машину пришлось бросить далеко от цели — в выходной день количество желающих отовариться на крупнейшей столичной барахолке исчислялось, наверное, сотнями тысяч. Улицы, проезды, дворы в радиусе километра были забиты плотно припаркованными средствами передвижения. Над колышащимся морем голов, над разноцветными тряпичными крышами убогих вигвамов — «торговых мест» — стоял серый пар. Меж рядов, бранясь, толкаясь, прицениваясь и считая в уме, продвигались нервные женщины, таща за руку мрачных мужей. Бойко расходились китайские пуховики, обливные дубленки, турецкие кожаные куртки и поддельные адидасовские костюмы. Возле меняльных лавочек давились; граждане, ни на грамм не веря в национальную валюту, предпочитали хранить сбережения в зеленых долларах, обращая их в рубли в самый последний момент. То же и продавцы; наторговав с полкило «деревянных», спешили проделать обратную операцию. Сновали бодрые старухи, разливающие из термосов, под видом чая, водку. Карманники работали не покладая рук. Группами лазили толстомордые рэкетиры. Королевство самого низкокачественного, безмазового, левого ширпотреба бурлило, хрипело, спорило и торговалось.

Искомое нашлось у самого входа в метро. Стояла начинающая ржаветь «Волга». Образчики товара покоились на капоте. Продавцы грелись в салоне. Супруга опытной рукой выхватила нужную пару обуви и кое-как, на брошенном тут же листе грязного картона, затеяла примерку. Нога у моей подруги довольно крупная, и я, вслед за ней, понимал, что налицо — удача. Сапог пришелся впору. Рассматривали, мяли, щупали тщательно. Левый сел, как родной; взяли правый.

Тут сидящие в машине решили, что замерзли, и завели мотор. Моей жене прямо в лицо ударил ядовитый клуб выхлопа. Любимая закашлялась, и вырвалось нецензурное междометие. Меж тем водила азартно наддал. Место торговли скрылось в горячем дыму. Чихая, публика отшатнулась.

Я разозлился. Надо понимать, что если на задах твоей неподмытой таратайки твои потенциальные покупатели примеряют обновку, не следует заводить мотор и газовать. Люди уйдут и ничего у тебя не купят, даже если твой товар хорош.

Никто ничего у тебя не купит, если твой товар хорош, а сам ты — хам и дурак.

Постучав согнутым пальцем в окно авто, я громко попросил выключить двигатель. Стекло приопустилось, и меня послали подальше.

Повторю, ситуацию надо понимать. Стоит машина, торгуют обувью, покупатель примеряет, его травят смрадным газом, а когда он просит прекратить — его хладнокровно оскорбляют.

— А ну-ка, выходи, — попросил я вежливо, а потом, мимо всякой вежливости, добавил набор крепких слов, или даже фраз.

Первым выпрыгнул Акела. Я опознал его по обширным полусферам ягодиц, поверх них — плотные дорогостоящие джинсы, выше джинсов — нарядная курточка, выше курточки — жирная шея и румяная, задорно лоснящаяся физиономия. Светлые волосенки, голубовато-серые глазки. Он-то, я понял, и газовал, сидел в руле, и вдруг замерз, бедняга, и решил согреться. Приобретаемая прибыль не грела несчастного. Очевидно, не казалась ему достаточной, чтобы уважать своего покупателя.

Я же в детстве сотни раз наблюдал в магазинах плакатики: «Покупатель всегда прав». Основополагающую мантру социалистической торговли. И наивно думал, что в девяносто втором году такая мантра еще кому-то известна.

Разговаривать с белесым мальчиком я не стал — рванулся всем весом и ударил его головой в лицо.

Сразу скажу, удар был не мой. Меня научили. В армии. Произошел однажды такой постыдный эпизод, когда я, рядовой солдат, пошел на офицера, на целого капитана, и тот, маленький, ловкий, ниже меня на голову, жилистый кремень с бесцветными глазами злодея — в казарме его не любили — без лишних слов ухватил рядового Рубанова за ворот хэбэ и въехал лбом сначала в нос, потом в рот рядового. Рядовой ослеп, оглох, из глаз его хлынули слезы, из ноздрей — солоноватая кровь.

В военное время вслед за двумя ударами последовал бы выстрел из табельного ТТ, но в нашем случае рядовой отделался только испугом и муками совести. Кровожадный, но отходчивый капитан не оформил даже гауптвахту. А мог бы, при желании, довести инцидент и до дисциплинарного батальона. Долго потом я вспоминал маленького драчливого капитана и себя, девятнадцатилетнего дурака. К слову сказать, в том пустячном казарменном инциденте правота была за мной, но осталась — за капитаном, дай бог ему здоровья.