Джумпа Лахири - Тезка

— Я не справлюсь, — говорит она, когда Ашок приносит ей с кухни стакан чая — единственное, что он догадался сделать для нее, последнее, чего ей сейчас хочется.

— Подожди пару дней, ты привыкнешь! — говорит Ашок. Ему хочется подбодрить жену, но он не знает как. Он усаживается позади нее на пыльный подоконник и добавляет, кивнув на Гоголя, методично работающего розовым ротиком у материнского соска: — Кажется, он опять засыпает.

— Нет, — глухо произносит она, отворачиваясь от него и не глядя на ребенка. Она отодвигает занавеску, потом устало роняет ее. — Я никогда не привыкну. Только не здесь.

— Что ты хочешь сказать, Ашима?

— Я хочу сказать, что ты должен поскорее получить эту свою степень… — Ашима вдруг импульсивно добавляет, в первый раз произнося вслух то, о чем так много думала: — Я не хочу растить ребенка одна в чужой стране. Это неправильно. Я хочу назад.

Ашок пристально глядит на осунувшуюся, даже постаревшую Ашиму, прекрасно понимая, что жизнь в Кембридже дается ей нелегко. Сколько раз, вернувшись домой, он заставал ее в спальне, печальную, в очередной раз перечитывающую письма из дома. Сколько раз по утрам слышал, как она тихо плачет рядом, и тогда он обнимал ее и прижимал к себе, не в силах утешить, и корил себя, понимая, что все это — его вина, что это он обманул ее надежды, когда привез в Америку. Вдруг ему на память приходит Гош, его сосед по купе в день катастрофы, уехавший из Англии по настоянию жены. «Больше всего я сожалею о том, что вернулся», — сказал он тогда Ашоку, буквально за несколько часов до смерти.

Их разговор прерывает стук в дверь — это Алан, Джуди, Эмбер и Кловер пришли посмотреть на новорожденного. Джуди держит перед собой блюдо, покрытое клетчатым полотенцем, — она приготовила открытый пирог с брокколи. Алан ставит на пол здоровенный мешок с одеждой, из которой выросли девочки, открывает бутылку холодного шампанского. Пенистая струя брызжет на пол, вместо бокалов приходится использовать кружки. Все поднимают тосты за Гоголя, хотя Ашима и Ашок только делают вид, что пьют. Эмбер и Кловер топчутся возле Ашимы, восторженно взвизгивают, когда малыш хватает их за пальцы. Джуди поднимает новорожденного с колен матери.

— Ты мой красавчик, — воркует она. — Ах, Алан, — она поворачивается к мужу, — давай поскорее сделаем еще одного ангелочка!

Алан предлагает принести из подвала старую детскую кроватку, и они вдвоем с Ашоком собирают ее в спальне. Ашок идет в магазин за одноразовыми пеленками — теперь туалетный столик Ашимы, который до родов украшали черно-белые фотографии ее семьи, завален подгузниками, присыпками и кремами.

— Пирог разогрей — хватит двадцати минут при температуре двести пятьдесят градусов, — говорит Джуди.

— Если что понадобится, кричите, — добавляет Алан, и они исчезают за дверью.

Три дня спустя Ашок возвращается к учебе в Технологическом институте, Алан — к лекциям в Гарварде, Эмбер и Кловер идут в школу, а Джуди отправляется в Сомервиль. Ашима впервые остается одна с Гоголем в непривычно тихом доме. Глаза режет от недосыпа, она садится с ребенком у трехстворчатого окна в гостиной и плачет, плачет, целый день напролет. Плачет, пока кормит Гоголя грудью, плачет, когда укладывает его спать, плачет вместе с ним в промежутках между сном и кормлением. Ашима плачет, когда приходит почтальон и не приносит письма из Калькутты. Плачет, когда звонит Ашоку на работу, а тот не подходит к телефону. Так продолжается целую неделю. Однажды Ашима открывает дверцу кухонного шкафчика и обнаруживает, что кончился рис. Это вызывает у нее новую бурю слез. Она стучится к Джуди и Алану.

— Конечно, возьми, сколько надо, — говорит ей Джуди, но у нее рис коричневый, неочищенный.

Ашима из вежливости берет чашку, а дома высыпает ее содержимое в мусорное ведро и звонит Ашоку, чтобы попросить купить рису по дороге. Он опять не отвечает, но в этот раз Ашима идет в ванную, умывает лицо холодной водой и заплетает косу. Она меняет Гоголю подгузник, переодевает его, укладывает в темно-синюю коляску с белыми колесами (наследство соседей) и в первый раз после родов выходит из дома. В первый раз она проходит по душным улицам Кембриджа, толкая перед собой коляску со спящим сыном, вместе с ним заходит в супермаркет, чтобы купить пакет длиннозерного белого риса. В этот раз поход в магазин занимает у нее гораздо больше времени, чем раньше. На улицах и в проходах между полками супермаркета ее все время останавливают совершенно незнакомые люди, американцы, поздравляют с новорожденным, заглядывают в коляску, улыбаются.

— Мальчик или девочка? — спрашивают они. — Сколько ему сейчас? А как его зовут?

Постепенно Ашима начинает гордиться тем, что со всем справляется сама. Пусть Ашок по-прежнему семь дней в неделю занят учебой, исследованиями, диссертацией, теперь и в ее жизни появились цель и смысл, теперь от нее требуется безраздельное внимание, величайшее напряжение сил. До рождения Гоголя Ашима могла целыми днями не выходить из квартиры, валяться на кровати, грустить и в сотый раз перечитывать привезенные с собой романы на бенгальском языке. А сейчас дни больше не тащатся, как старая телега в гору, а стремительно несутся, целиком посвященные ее маленькому повелителю. Каждый день она просыпается в шесть утра, вынимает Гоголя из колыбельки и кормит его, а потом около получаса они с Ашоком валяются в постели, положив малыша между собой и с восхищением рассматривая свое произведение. Между одиннадцатью и часом дня, пока Гоголь спит, Ашима готовит ужин — привычка, которую она сохранит на десятилетия. Во второй половине дня Ашима делает покупки или прогуливается с коляской по Гарвард-Ярду. Иногда она захватывает с собой только что приготовленную самсу и термос с чаем для Ашока, и они рядышком усаживаются на скамейку где-нибудь на территории Технологического института. Временами, глядя на ребенка, Ашима замечает в его лице родные черты: блестящие глаза матери, аристократический разрез губ отца, а иногда задорную улыбку брата. Она находит магазин, где продается пряжа, и начинает вязать вещи Гоголю на зиму — конверты, носочки, шапочки и кофточки. Через день она купает Гоголя в эмалированной ванночке на кухне. Каждую неделю осторожно состригает отросшие ноготки. Привозя Гоголя в поликлинику на прививки, она стоит за дверью кабинета и затыкает уши. Однажды Ашок приносит домой полароид и фотографирует сына. Пока Гоголь спит, Ашима вклеивает квадратные черно-белые снимки в альбом и пишет внизу коротенькие комментарии. Она поет Гоголю знакомые с детства бенгальские колыбельные, она наслаждается сладким, молочным запахом его кожи, его сливочным дыханием. Как-то раз, улыбаясь во весь рот, она поднимает его высоко над головой, и вдруг струйка непереваренного молока вытекает из его ротика прямо ей в горло. До конца жизни она запомнит этот теплый кисловатый вкус, державшийся у нее во рту до конца дня.