Михаил Гиголашвили - Захват Московии

Когда крымский царь подошел к Москве, никто не смел выйти из нее. Так как пожар все распространялся, я хотел бежать в погреб. Но перед погребом стояла одна немецкая девушка из Лифляндии, она сказала мне: «Погреб полон: туда вы не войдете». В погребе укрылись главным образом немцы, которые почти все служили у великого князя, — с их женами и детьми. Поверх погреба под сводом я увидел своего слугу Германа из Любека. Тогда я пробился через толпу русских и укрылся под сводом. У этой сводчатой палатки была железная дверь. Я прогнал оттуда половину бывших там и оставил там мою дворню. Между тем от огня Опричного двора занялся Кремль и город.

Раньше — на свой собственный счет по воле и указу великого князя — я добыл для него трех горных мастеров. Я увидел одного из них, Андрея Вольфа: он хотел тушить пожар, когда вокруг него все горело. Я выскочил из палатки, втащил его к себе и тотчас же захлопнул железную дверь.

Когда пожар кончился, я пошел посмотреть, что делается подо мной в погребе: все, кто был там, были мертвы и от огня обуглились, хотя в погребе стояла вода на высоте колена.

На другой год, когда войско великого князя собралось у Оки, каждый должен был помогать при постройке Гуляй-города соответственно размеру своих поместий, равно как и при постройке укреплений по берегу реки Оки — посаженно. Я не соглашался на это. Когда крымский царь подошел к реке Оке, князь Дмитрий Хворостинин — он был воеводой передового полка — послал меня с 300 служилыми людьми. Я должен был дозирать по реке, где переправится царь. Я прошел вверх несколько миль и увидал, что несколько тысяч всадников крымского царя были уже по эту сторону реки. Я двинулся на них с тремя сотнями и тотчас же послал с поспешеньем ко князю Дмитрию, чтобы он поспевал нам на помощь. Князь Дмитрий, однако, отвечал так: «Коли им это не по вкусу, так они сами возвратятся». Но это было невозможно. Войско крымского царя окружило нас и гнало к реке Оке. Моя лошадь была убита подо мной, а я перепрыгнул через вал и свалился в реку, ибо здесь берег крутой. Все три сотни были побиты на смерть. Крымский царь со всей своей силой пошел вдоль по берегу. И я один остался в живых. Я сидел на берегу реки, ко мне подошли два рыбака. «Должно быть, татарин, — сказали они, — давай убьем его!» — «Я вовсе не татарин, — отвечал я, — какой я татарин, посмотрите на меня? Я служу великому князю, и у меня есть поместье в Старицком уезде».

На том берегу реки паслись две хорошие лошади, которые убежали от татар. Я упросил рыбаков перевезти меня через реку, чтобы мне опять раздобыть себе лошадь. Когда же за рекой я подошел к лошадям, то не мог их поймать и в одежде простолюдина, под видом слуги, обходя татар, посты и пожарища, я кое-как добрался до Москвы и пришел на свой двор, где увидел, что многое разграблено и украдено в мое отсутствие. Но и большие дела были еще хуже: когда татары пожгли все и ушли, великий князь начал расправляться с опричниками за измены, наглость и самовольство. Все вотчинные дачи были возвращены земским, так как они выходили против крымского царя, а опричники разбежались и попрятались по своим углам. Великий князь долее не мог обходиться без земщины.

Из-за этого я лишился моих поместий и вотчин и уже не числился в боярской книге. Причина: все немцы были списаны вместе в один смотренный список. Немцы предполагали, что я записан в смотренном списке опричных князей и бояр. Князья и бояре думали, что я записан в другом — немецком — смотренном списке. Так при пересмотре меня и забыли, и я почти всего лишился.

Спустя некоторое время я бросил все, уехал подальше от Москвы, в Поморье, в Рыбную слободу и выстроил там мельницу. Но тщательно обдумывал, как бы уйти из этой страны.

Я был хорошо знаком с Давидом Кондиным, который собирает дань с Лапландии. Когда я пришел туда, то я заявил, что я жду купца, который должен мне некоторую сумму денег. Здесь я встретил голландцев. Я держался как знатный купец и был посредником между голландцами, англичанами, бергенцами из Норвегии и русскими.

Здесь же русские изъявляли желание диспутировать со мной: они говорили, что их вера лучше, чем наша, немецкая. Я же возражал, говоря, что наша вера лучше, чем их. За это русские хотели бросить меня в реку Колу. Но этого не допустили Яков Гейне, бюргер из Схидама, Иоганн из Реме, Иоганн Яков из Антверпена, Северин и Михаил Фальке, бюргеры из Норвегии. Увидев это, я представился скудоумным, и на меня больше не обращали внимания.

Вместе с 500 центнерами каменных ядер я отправился в Голландию. Когда мы подходили к острову Амеланд, поднялся страшный норд-ост и буря; она прибила нас к Амеланду и заставила наш корабль войти во вражескую реку. К нам подошли три галеры с валлонцами. Но мы сказали: «Любезные братья! Защитите нас от беды. Мы идем во Фландрию». — «Хорошо», — отвечали они, полагая, что мы их сородичи. Когда же мы снова вышли в море, тогда увидели они, что мы идем в Голландию, но было поздно.

Прибыв в Голландию, я захватил с собой одного русского и с ним поехал к Генриху Крамеру и Каспару Шельгаммеру в Лейпциг. Оба они рассчитывали завести торговлю с русскими на Поморье. С этим русским они хотели отправить на несколько тысяч гульденов драгоценностей для продажи их в казну великого князя и просили меня сопровождать его до границы. Но мы были схвачены у Гертогенбоша, у нас было отнято всё, что мы имели с собой, нас хотели пытать, чтобы узнать, где у нас еще золото или пушнина, но мы сумели убедить их, что у нас ничего нет — так, впрочем, и было.

Потом я, по совету одного шкипера, решил пойти в Люцельштейн, к пфальцграфу герцогу Георгу Гансу, имевшему давнюю идею захватить Московию. Для сего дела он собирал вокруг себя всех, кто что-то знал об этой стране. Пфальцграф взял меня к себе и наедине расспрашивал меня о великом князе и положении его страны. Несколько месяцев он держал меня при себе и затем посылал к королю польскому, к гроссмейстеру Немецкого ордена и к другим владыкам. Сильно и неоднократно тянуло меня при этом в Русскую землю на Москву ко двору великого князя! Благодарение Вседержителю Богу, удостоившему меня пережить столь великое!

Далее по просьбе пфальцграфа я мог бы еще описать, каким образом можно взять Московию и обратить её в имперскую провинцию.

Стук ключа и грубый окрик:

— Подъём! Оправка! — были сквозь сон, как удары палки.

Wo bin ich? [109] Где я? (нем.)

Кроля стоял посреди камеры, оглядывался:

— Широко живёте — пиво, жрачка…