Михаил Гиголашвили - Захват Московии

Затем были казнены все пленные иноземцы; большую часть их составляли поляки с их женами и детьми и те из русских, которые поженились на чужой стороне. Были снесены все высокие постройки; было иссечено все красивое: ворота, лестницы, окна. Опричники увели также несколько тысяч посадских девушек. А некоторые из земских переодевались опричниками и причиняли великий вред и озорство; таких выслеживали и убивали на разный манер — например, посадив в мешок, забивали камнями, и много таких мешков шевелилось и стонало на улицах, полных трупами людей, собак, лошадей и кошек.

А великий князь отправился затем дальше во Псков. Когда утром он въехал в город, его встретил юродивый Никола по прозвищу Салос. Он поднес великому князю кусок сырого мяса. «Я христианин и не ем мяса в пост», — сказал великий князь. «Ты хуже делаешь, — сказал ему Никола, — ты ешь человеческое мясо». Это так подействовало на великого князя, что он никого не казнил, но только ограбил церковную казну и ушел от Пскова обратно в Александрову слободу — со всеми деньгами, со всем добром и многочисленными большими колоколами. В эту пору было убито столько тысяч духовных и мирян, что никогда ни о чем подобном и не слыхивали на Руси.

В Слободе он тотчас же приказал построить каменную церковь: в ней он сложил все, что было забрано наличными деньгами; в церкви были вделаны врата, которые он взял от церкви в Великом Новгороде; врата были отлиты с историческими изображениями; при церкви же были повешены украденные колокола.

После того великий князь открыто опоил отравой князя Володимира Андреевича, а его домашних женщин и детей велел раздеть донага, позорно изнасиловать и задушить. Из его, Володимира Андреевича, бояр, близких и домашней родни никто не был оставлен в живых.

И всё время ночами светила красная луна, и люди говорили, что она красная оттого, что души мёртвых притягиваются к луне, и в дни побоищ и сражений она наливается кровавым цветом.

Когда я открыл глаза, было уже светло. Я лежал на постели в своем номере, голый, что обнаружилось, когда я по дороге в ванную увидел себя в зеркале. Вид меня удручил… Вчера помнилось плохо… Я был у Самуиловича… Там Вагнер играл, Паша в растянутых штанузах заходил, такой хмурёный… хмурёнок, потом… Ацтеки… Людоеды… Почему я голый?.. Обычно в трусах и майке… Вода из-под крана тоже была палёная, кислая, но не пить нельзя…

В комнате я начал осматриваться. Вторая постель смята, одеяла откинуто, будто кто-то только что встал… В ней кто-то явно лежал!.. Это было уже совсем непонятно и даже жутко.

Я начал искать по комнате вещи. Бумажник на месте, но там, кроме моей медицинской карточки (о которой Хорстович говорил, что её можно и не брать, пользы от неё в Москве нет), ничего нет. Билет? На месте, в кармане пиджака в шкафу. Всё остальное — в милиции.

Милиция!

Я сел на стул. Опаньки! Здравствуй, жаба, новый ход!.. Милиция! Где бумажка? Я порылся в карманах, но ничего не нашёл… Была же такая, с красивыми завитульками и печатями… «Вестка», кажется… Даже слишком много печатей было… Тут, наверно, с бумагами так же, как с водкой — чем больше прибомбонов, тем фальшивее… Да, но который час? Часы тоже в милиции.

Я выглянул в окно. Было светло, люди шли по широким улицам столицы… Как бы мне тоже до милиции дособачиться?.. Нет, сперва до папы, до почты, где «Western Union»…

Но чтобы добраться до почты, нужны деньги. И нужен мобильник, потому что папа должен сказать код. Он один раз мне посылал деньги в Австралию, так сигнал два часа шёл… А мобильник — в милиции. Чтобы добраться до милиции — нужны деньги, а деньги в банке… А папа, кстати, на работе. Где же ему быть? Или сегодня суббота? Воскресенье?

Может, уже пора в милицию? Но как? Пешком же не пойду, куда бы глаза ни глядели… Вот, пошёл один раз в бюро, до сих пор хожу-похаживаю…

Пиво бы не помешало… Надо у портье спросить, который час, и вообще…

Я позвонил по гостиничному телефону:

— Извините, это стоялец из номера 15… Который сейчас час времени?

— А, это вы… — недобро ответили из трубки. — Ну что, пришли в себя?

— Да, пришёл. А что? А когда я не пришёл?

— Ничего не помните?..

— Нет.

— Вас, пьяного в слюни, привёл ночью какой-то вдребезину пьяный старик, вы здесь буянили… куражились, что у вас зубы голубые, что ваш дедушка у Наполеона служил… Мы уже милицию хотели вызвать, но старик увёл вас в номер…

— И… что старик?

В трубке помолчали.

— Это вам лучше знать, что вы там с ним до утра делали…

— Он что, тут… ночевал-ночал? — испугался я, поглядывая на смятую постель.

— Не знаю, меня тут не было… Дежурный всё это рассказал. Двенадцать скоро.

И трубку повесили.

Этого еще не хватало! Буянил, старик… Я на всякий случай осмотрел себя в зеркале — никаких следов… Где номер Самуиловича?

Кое-как разобравшись с проклятыми нулями, гудками, отключками, я сумел позвонить старику. Никто не взял трубку. В ларьке, наверно.

Я кое-как влез в душ, пытаясь понять, что мне сейчас делать. Пил кислую воду из-под душа — и от воды опять кружилась голова. Тянуло лечь, замереть, исчезнуть…

Если Иван в сказках водку пил, то ясно, почему ему с печи слезать не хотелось… Я бы тоже сейчас заприлёг бы… Интересно, была ли эта водка опыленной или нет?.. И почему я голый?.. И не надругался ли как-нибудь надо мной старик, пока я спал?.. Он всё страшные вещи рассказывал… кровоядец в ушанке… кадки на балконе… Роза с берёзы… Клементинович… Нет, зачем я ему нужен? Он же просил, чтоб Алка подругу привела… На гея явно не похож.

Алка! Вот кому надо позвонить!

Я быстрее зашевелился под душем, заспешил с полотенцем. Но куда я её приглашу без денег? Что скажу? Что мне нужно по деламвмилицию?.. Зачем ей звонить, пока нет денег и ничего не известно?.. Klar? Klar und logisch! [26] Ясно? Ясно и логично (нем.) .

Сейчас бы горячее — чай или кофе — тоже не помешало. Давала же мне Бабаня с собой кипятильник, еще с войны у неё был, такой, как кулак, я не взял… А вот пригодился бы.

На столе открыта папка… А, Исидор оставил. Баснепись… Или песнепись?.. Я присел за стол, полистал… С трудом начал читать…

Всё должно принадлежать всем. Счастье всех является счастьем каждого, а несчастья будут общими. На таких условиях был снаряжен корабль.

И он поплыл. С виду величествен, огромен и крепок. Пассажиры постоянно латают и красят его. И на первый взгляд кажется, что на нем кипит жизнь и всего всем достаточно. Но если присмотреться внимательнее, обнаружится, что всё есть только у тех немногих, кто несет бесконечную вахту на капитанском мостике, отдает приказы, не спит, не ест, а только печется денно и нощно о благе корабля.