Андрей Воронцов - Называйте меня пророком

Сам же Енисеев чувствовал себя примерно так же, как Макбет, узнавший, что Бирнамский лес пошел на Дунсинан. Ему был преподан урок, показавший его истинную роль в многоходовой игре, называемой судьбой. Ступар ли, или вдруг проснувшаяся в нем самонадеянность убедили его в том, что он игрок, а он на самом деле был лишь фигурой на теряющейся в бесконечности доске судьбы. Может быть, не простой фигурой, — скажем, не пешкой, а слоном. Но не ферзем. Скорее так: он был проходной пешкой, метившей в ферзи. И вот лишь один ход, одна клеточка отделяли его от того, чтобы стать ферзем. Будь он игроком, а не фигурой, то заметил бы, что клеточка эта находится под ударом затаившегося по диагонали вражеского слона, но он, игралище чужой воли, не видел поля битвы вокруг заветной клеточки, как не видел дальше пяти метров в тумане на аэродроме «Северный». Все шли куда-то, и он шел. Точнее, он думал, что идет, а на самом деле кто-то невидимый двигал его в ферзи, а другой кто-то, тоже невидимый, готовил ему ловушку. Он был ферзем всего секунду, до ответного хода противника, убравшего его с доски. Два удара по шахматным часам судьбы — и его нет. Кто из противников по разные стороны этой доски размером со звездное небо был Богом, а кто дьяволом, он не знал. Может, и вообще не было противников. Может, это дьявол играл в человеческие шахматы сам с собой. Бог не устраивает ловушек. Он Вседержитель, а не игрок.

Не об этой ли дьявольской игре говорил Банко в «Макбете»: «Но духи лжи, готовя нашу гибель, Сперва подобьем правды манят нас, Чтоб уничтожить тяжестью последствий»? Дьявол посмеялся над Енисеевым. Борису Михайловичу суждено было умереть в конторе Ступара после предсказания Енисеева о его смерти. Он был одновременно и ее провозвестником, и причиной. Он-то метил лишь в провозвестники, а дьявол определил его в палачи. Правда состояла в том, что Борису Михайловичу был страшен вовсе не наемный убийца, а Енисеев с его предсказанием. Енисеев же знал о своей роли только подобье правды, но не знал ее последствий. И не просто последствий, как, не затрудняясь, перевел слова Банко Пастернак, а — «ужасающих последствий». Пытаясь спасти Бориса Михайловича, Енисеев лишь приблизил его кончину. Не было ли это запоздалым указанием на то, что все его пророческие потуги, с самого их первого появления, являлись искушением на погибель другим людям? И ему самому?

Как он теперь напоминал себе безумца из тютчевского стихотворения, который

После суда вокруг Енисеева образовалась пустота. У него и раньше-то не было друзей — лишь несколько приятелей в журналистской среде, а теперь и они его избегали. Репортажи с процесса породили мнение, что он в целях наживы в агентстве Ступара выдавал свои журналистские навыки, в частности, аналитические, за провидческий дар, нарушив тем самым профессиональную этику. Но бывшие приятели опускали глаза при встрече с Енисеевым даже не по этой причине, поскольку сами всегда были готовы заработка ради нарушить эту самую этику, только помани. Почему-то считалось, что Енисеев использовал для прогнозов в агентстве Ступара услышанную в редакциях конфиденциальную информацию, поэтому главные редакторы строго-настрого запретили своим сотрудникам болтать с ним. Все газеты и журналы, для которых в разное время работал Енисеев, закрыли свои двери для него. Никому не было интересно, что в АВПП Енисеев занимался предсказаниями лишь дважды, при этом деньги получил всего один раз, от Ксении Аркадьевны, да и то вернул их Ступару еще до суда. Завораживала и, наверное, вызывала зависть сама сумма вознаграждения за сеанс — три тысячи долларов. Это же было в три раза больше, чем брал Грабовой за воскрешение мертвых!

Ступар предлагал Енисееву трудиться у него консультантом негласно, за «черный нал», но он отказался. От одного воспоминания о ступарском кабинете с шемякинскими уродцами по стенам, на которых крестился несчастный Борис Михайлович, его мутило.

Ошельмованный, всеми отвергнутый, Енисеев сидел дома, выходил на улицу только ночью, почти не разговаривал с Надей. Он мог с полным основанием сказать о себе словами лермонтовского «Пророка»:

Хуже всего было то, что Енисеев, в отличие от лермонтовского Пророка, даже и не пытался или почти не пытался провозглашать «любви и правды чистые ученья», а жил по законам мира злобы и порока.

Енисеев сидел в знакомом ночном кафе. Бармен, как всегда, смотрел футбол по висящему над стойкой телевизору. Он покосился на Енисеева, доставшего из кармана плаща «мерзавчик» виски, и сказал:

— Со своим спиртным запрещается.

— А с чужим? — захохотал Енисеев, опустошивший за день уже не один «мерзавчик». — Кто тебе сказал, что оно мое? Это не выпили «вип-персоны», а я допиваю.

— Вы должны заказывать спиртное здесь.

— На какие шиши? Я покупаю у тебя спиртное, когда просто выпиваю, а когда я пью, то, извини, пью свое. У меня что, думаешь, есть деньги на виски? Вон оно сколько у тебя стоит. А мне еще всю ночь пить. — Он позвенел бутылочками в кармане. — Слышишь? Это моя Надечка приносит. Скоро запасу конец. Хочешь? Небось, не твое, не паленое.

— У нас — не паленое. — Бармен был явно раздражен, что Енисеев не давал ему смотреть футбол. — Получается, что вы приходите сюда, как к себе домой, и распиваете. А какая заведению от этого выгода?

— Здрасьте! Это ты мне, постоянному клиенту, говоришь? Мало я у тебя денег оставил? Ну, возьми меня, выгони, я уйду и больше не приду.

— Толян, не гони, — сказала плоскогрудая проститутка с полными ножками, подразумевая, что бармен говорит чепуху, а не гонит Енисеева в прямом смысле слова. — Какая тебе разница? Пусть сидит. Это же наш Пророк, его даже по телевизору показывали. Не видел, что ли?

— Да видел, — отмахнулся Толян. — Он по три тыщи баксов за сеанс заколачивал, а теперь говорит, что ему полсотки виски заказать не на что. Ты же не сидишь здесь просто так: кофе, колу берешь. Пусть и он себе хоть закусить закажет.

— Решено! — вскричал Енисеев. — Всем по хот-догу! Гулять так гулять! И тебе, Анатолий, хот-дог, чтобы не обидно было! Не хочешь моего виски, ешь свой хот-дог!