Тауфик аль-Хаким - Избранное

— Мухсин-бек, Мухсин-бек! Пожалуйста, сюда! — крикнул он и побежал за мальчиком. Тогда товарищи Мухсина поняли, что этот великолепный экипаж приехал за их другом. Они простодушно, с некоторой робостью поглядывали то на Мухсина, то на роскошную коляску и. откормленных лошадей. Какой неизгладимый след оставили эти взгляды в душе Мухсина! В сущность, в них не было ничего, кроме наивного восхищения, но Мухсин уныло опустил голову и пошел к экипажу, словно осужденный на казнь преступник. В глубине его души звучал голос, выносивший ему непререкаемый приговор:

— Мухсин не такой, как мы! Мухсин не наш!

— Эй, уста! Шхата! — громко крикнул Селим-эфенди. Медленным, полным наигранного достоинства жестом положил он на столик чубук кальяна и принялся подкручивать свои нафабренные офицерские усы, стремясь придать себе вид значительного лица, пользующегося всеобщим почетом и уважением. Время от времени он украдкой поглядывал на окно дома доктора Хильми, забранное деревянной решеткой. Такие окна часто видишь в богоугодных заведениях на улице аль-Халиг.

Убедившись, что хаджи [18] Хаджи — мусульманин, совершивший «хадж» — паломничество в Мекку. Шхата не откликнулся на его призыв, Селим-эфенди быстро повернул свою непокрытую, благоухающую всевозможными помадами голову и посмотрел на кофейню. Было раннее утро, но солнце уже сильно припекало. Однако Селим, восседавший на своем обычном месте перед кофейней, не обращал на жару никакого внимания: он даже снял феску и положил ее на стул. Тем не менее он поминутно вынимал из-за рукава дешевый шелковый платок и театральным жестом вытирал лоб, стараясь не испортить прически и не коснуться кончиков вытянутых в стрелку усов.

Юзбаши Селим-эфенди позвал еще раз:

— Эй, уста! Шхата!

Но уста Шхата, по-видимому, не слышал его. В кофейне стоял оглушительный шум, и отдельные голоса терялись в хохоте, кашле, криках и сморканье.

Посетители уста Шхаты были люди совсем иного сорта, чем Селим-эфенди, не только по должности и положению, но и по своим вкусам, темпераменту, поведению. Селим сидел один перед кофейней, занятый своими переживаниями и сладостными грезами, а гости внутри помещения так шумели и кричали, что дрожали стены. Они всегда так себя ведут, эти клиенты уста Шхаты! Все они между собой знакомы и все являются в эту маленькую кофейню в одно и то же время, чтобы выполнить священный долг — долг провести время весело и беззаботно. У этих людей нет иного дела, они как бы созданы только для смеха и всю свою жизнь развлекаются, заливаясь громким хохотом между затяжкой из кальяна и глотком черного кофе без сахара.

Ежедневно толпятся они здесь вокруг какого-нибудь приятеля, особенно бойкого на язык. Они не спускают с него глаз, и как только «великий шут» скажет слово, все валятся с ног, задыхаясь от крика и хохота, независимо от того, есть ли какой-нибудь смысл в том, что он сказал, словно хохот и крик доставляют им высшее наслаждение. Уста Шхата и его подручные снуют между посетителями, разнося напитки, и тоже смеются, часто сами не зная чему. Кажется, что они заразились той же болезнью и нарочно усиливают шум и сумятицу, разжигая страсти. Уста Шхата поминутно хлопает в ладоши и бросает в толпу своих клиентов отрывистые восклицания, стараясь всех перекричать.

— Свидетельствуйте, что Аллах единый бог! Кто молится о пророке, тот получит прибыль!

Но его голос тонет в криках посетителей: «Официант! Рюмку кишмишевой!» — и резком стуке игральных костей, с силой бросаемых на столик в углу помещения.

— Две четверки! Шесть и четыре!

Однако громче всех кричит «великий шут» со своими почитателями. Он стоит точно божество, окруженное идолопоклонниками, всем распоряжается и вопит:

— Послушай-ка, эй ты там!

«Тсс! Слушайте!» — раздаются голоса, и «шут» начинает говорить, чередуя прибаутки с пением куплетов. Вполголоса сообщает он окружающим его друзьям о случившемся с ним происшествии или рассказывает что-нибудь интимное и вдруг, без предупреждения, возвышает голос:

— Семь наполненных колодцев не потушат моего огня…

— Аллах! — восклицают все.

— Семь наполненных колодцев не…

Мимо проходит с подносом Шхата. Певец умолкает и, вдруг обращаясь к приятелям, громко заканчивает:

— Семь наполненных колодцев не… отмоют лица хозяина Шхаты!

— Ха-ха-ха! — гогочут слушатели на мотив песни. Они смеются, пока у них не пересохнет в горле или рассказчик не велит им замолчать. Хозяин Шхата не обижается и хохочет вместе со всеми. Он укоризненно и в то же время с восторгом смотрит на «великого шута».

— Хватит уж, хватит, хаджи Хасан, — урезонивает Шхата и снова пускается в путь со своим подносом.

— Я здесь! Я здесь! — кричит уста Шхата, вдруг услышав призыв с улицы. Он спешит туда, но натыкается на стул, и все его чашки летят на голову кому-то из посетителей. Наклонившись, Шхата подбирает с пола осколки и, не обращая внимания на посетителя, по халату которого растекается жидкость, говорит себе в утешение: «Молись о пророке — наживешь!»

— Что наживу? — ворчит посетитель, вытирая лицо полой халата. — Нельзя ли поосторожней!

Шхата поднимает голову.

— Молись за отца Фатимы [19] То есть за пророка Мухаммеда. , — говорит он. — Клянусь тем, кто тебя сотворил, это кишмишевая, а чем плоха кишмишевая? Она лучше святой воды.

Все заливаются, хохочут, долго, бесконечно, точно одержимые. Да кто знает, не одержимые ли они? Или это просто бездельники, для которых посмеяться — блаженство?

Терпение Селима истощилось. Он решительно подошел к кофейне, украдкой поглядывая на окно доктора Хильми, и громоподобно хлопая в свои огромные ладоши, закричал:

— Эй, уста Шхата! В чем дело? Уста Шхата! Ты оглох?

Прошло несколько секунд, и из кофейни неторопливой рысцой выбежал ее хозяин, повторяя: «Я здесь! Я здесь!» Увидев Селима-эфенди, он поспешно бросился к нему.

— Его сиятельство бек! Ваш слуга! — И он почтительно остановился перед элегантным посетителем.

Селиму, по-видимому, нравилась его смиренная поза, поэтому он не сказал ему сразу, чего хочет, а заставил постоять. Юзбаши наслаждался оказываемым ему почетом. Покручивая усы, он не забывал поглядывать на заветное окно. Наконец исполненным величия тоном он небрежно, как подобает человеку с положением, произнес, указывая на кальян:

— Уголек! Быстро! — и снова украдкой взглянул на окно.

Потом он повелительно сказал Шхате:

— Ты все еще здесь? Я же сказал: быстро!

Уста Шхата подобострастно приложил руку к голове, повязанной вместо чалмы грязной тряпкой.

— Аллах милостивый, бек! Приказания вашего сиятельства у меня в голове.