Лин Ульман - Прежде чем ты уснёшь

Оге опускает глаза и замолкает.

Осе моргает.

— А теперь споем песню! — вдруг кричит Оге.

Все встают и начинают петь.

В другом конце стола сидит Валь Брюн. Она наклоняется к Терье Недтюну, чтобы взять соль, и шепчет что-то ему в ухо. Он смеется.

Аарон поднимает глаза.

— Видишь вон ту женщину? — спрашиваю я.

— Какую?

— Валь Брюн.

— Подружку невесты?

— Ага. Она только что рассказала мне одну историю, там, в саду.

— Да?

— По секрету.

— Понятно.

— Хочешь, расскажу?

— Хочу.

— Несколько лет назад она влюбилась в женатого человека по имени Франк, — говорю я. — Ты знаешь Франка Андерсена?

— Не знаю.

— Ну и ладно. Слушай: Валь Брюн уговорила его бросить жену с ребенком и сбежать с ней в Токио. Это грустная история, — говорю я.

— Продолжай.

— Знаешь, как бывает, — продолжаю я. — Пока они встречались в тайне от жены, они мечтали, что станут делать, когда будут вместе, о том, какой чистой будет их любовь, когда Франк наконец станет свободен. А когда он ушел от жены, они принялись доказывать друг другу, что сделали правильно, что поступили как надо, что это настоящая великая любовь, а вовсе не глупая жестокая ошибка, которую уже не исправить. Вскоре их охватила паника.

На четвертый день пребывания в Токио, обследовав торговые центры, императорский дворец, рыбный базар и неоновые небоскребы, Валь Брюн и Франк Андерсен решили на оставшиеся деньги сходить в ресторан, где подают рыбу фугу. Ты знаешь, что это такое? Фугу, или, как мы ее называем по-норвежски, рыба-шар.

— Нет, не знаю. Первый раз слышу, — говорит Аарон.

— Эта рыба считается в Японии деликатесом, но она содержит такие ядовитые вещества, что если повар чуть-чуть ошибется, ты можешь умереть в считанные минуты. Сначала почувствуешь во рту дрожь и легкое онемение — так бывает, когда больной зуб отходит от наркоза. Постепенно паралич распространяется на все лицо и поражает нервную систему, но спасительное безумие не наступает, ты угасаешь медленно, в полном сознании, ты смотришь на других посетителей и видишь, что никто из них не испытывает к тебе сострадания — на всех лицах читается радостное возбуждение: наконец хоть что-то произошло, наконец случилась настоящая катастрофа!

Я чокаюсь с Аароном и отпиваю глоток вина.

— Так было в январе семьдесят пятого, — говорю я, понизив голос. — Когда актер театра кабуки Мицугуро Бандо Восьмой повалился на стол и умер, съев четвертую порцию печени фугу — печень считается самой ядовитой частью рыбы, и в то же время она дает изысканные вкусовые ощущения — и нет ничего удивительного в том, что все на тебя смотрят. Вполне понятно, что все смотрят, как ты падаешь на стол после четвертой порции печени фугу, тут уж ничего не поделаешь, Аарон, за что их упрекать?

— Не знаю, — отвечает Аарон.

— Молчи, — говорю я. — Ты онемел, жить тебе осталось десять минут. Тут уж не до того, чтобы возвращать обратно еду, ругать повара, жаловаться, плакать, кричать, сожалеть, угрожать — согласен?

— Я ведь онемел, — улыбается Аарон и прикладывает указательный палец к губам. — Не могу произнести ни слова.

— Отмирают внутренности, — продолжаю я. — Сердце, легкие, печень, яичники и половые органы. Обыкновенная рыба-шар весит около трех килограммов, а яда в ней хватит на тридцать человек. Противоядия не существует.

— Да-а, — говорит Аарон.

— Я думаю, Валь Брюн и Франка Андерсена привлекла именно опасность этого предприятия — мысль о том, что оба они погибнут после этого обеда, показалась им красивой и трагической. А Франк Андерсен к тому же видел лицо Бога, ну или, по крайней мере, часть его лица, и, конечно же, это на него повлияло — он сделался большим и храбрым, он с утроенной силой занимался любовью с Валь Брюн.

Наконец они вышли из гостиницы и пешком отправились в ресторан, — продолжаю я. — Сначала для возбуждения аппетита им подали креветку, начиненную русской черной икрой, и немного омаров. Франк во мгновение ока проглотил креветку и запил ее саке. «Успокойся, — сказала Валь Брюн, накрыв его руку своей. — Что будет, то будет». И вот наступает кульминация, — произношу я и смотрю на Аарона.

— Что же произошло?

— Подали главное блюдо, в форме журавля выложенное на тарелке. — Я кладу вилку и нож в тарелку, ставлю на стол бокал с вином, вытираю рот и красиво складываю салфетку. — Вот тогда-то все и произошло. — Я почти перехожу на шепот: — Съев два-три кусочка, Франк Андерсен вдруг начинает завывать.

— Не болтай глупости, — говорит Аарон, покосившись в сторону Валь Брюн.

— А это не глупости, — шепчу я. — Франк Андерсен воет, потому что чувствует слабую дрожь во рту, руки и ноги немеют и покрываются «иголочками», по спине льет пот, и все это сопровождается эрекцией, член у него становится огромный, как кол в изгороди. Последнее обстоятельство могло бы изменить ход мыслей Франка, но он думал только о том, что вот-вот умрет.

Франк хватает стакан и начинает жадно пить воду, он с отчаянием смотрит на Валь Брюн, слезы градом льются из его глаз. Франк бьет себя по губам, высовывает язык, хлещет себя по щекам, скрежещет зубами — онемелое покалывание не исчезает. «Я умру, я умру-у, — причитает Франк. — Умру, умру!» Валь Брюн в отчаянии озирается по сторонам, зовет кельнера, повара, полицию, взывает к Богу и еще не знаю к кому. Она бросается на пол перед Франком Андерсеном, кладет голову ему на колени, обнимает его ноги. Другие посетители оборачиваются, удивленно глядя на них. «Он умирает! О Боже, он умирает!» — кричит она, и слезы текут по ее щекам.

— Какой ужас, — говорит Аарон.

— Еще бы, — говорю я. — В ресторане суматоха. Вызывают «Скорую помощь», метрдотель в отчаянии размахивает руками, посетители наперегонки несутся в туалет — прочистить желудок на случай, если они тоже съели что-нибудь отравленное, повар заперся на кухне и прикидывает, как ему быстро и достойно покончить с собой.

Дальше случается вот что: Франк Андерсен переводит дыхание и замечает Валь Брюн, прижавшую заплаканное лицо к его коленям. «М-м-м, — думает Франк Андерсен. — Какая она милая». — И он гладит Валь Брюн по голове. Потом он вспоминает: «Ее губы, ее потрясающие губы ласкают мое тело, она берет в рот мой член…» Иными словами, мысли Франка Андерсена принимают иной оборот, и он, как бы это сказать, — переосмысливает ситуацию, задавая себе вопрос: умру я или нет? Дрожь во рту явно уменьшается, покалывание проходит — вот это да! Но эрекция по-прежнему остается. «Господи, — думает Франк Андерсен. — Боже мой!» Он наклоняется к Валь Брюн, трется носом о ее волосы и шепчет: «Не знаю, как тебе объяснить, но член у меня так напрягся, как никогда раньше, давай срочно удерем отсюда куда-нибудь».