Лин Ульман - Прежде чем ты уснёшь

Но однажды ночью Имельде не давали покоя нехорошие сны и шум, доносившийся из окна. Даже толстые стены президентского дворца не могли заглушить этот шум. Имельда переворачивалась с одного бока на другой, шелковая туфелька соскользнула с ее ноги и упала на пол.

И доктор Престон увидел.

Он увидел ее ступню.

Он увидел ее обнаженную ступню.

Она была черной, как смоль, словно несколько дней пролежала в печи. От ступни исходил густой зловонный дым, запах настолько едкий, что доктор Престон зажал рукой нос. И мало того: между пальцами на ноге торчали какие-то толстые, похожие на гусениц отростки.

Поначалу доктор Престон так перепугался, что выпрыгнул из кровати.

Потом, немного успокоившись, лег снова.

«Я же врач. Я врач, — думал он. — Я мог бы прооперировать ее».

Он осторожно разбудил Имельду. «Имельда», — прошептал он.

Та открыла глаза, и доктор Престон кивнул на зеркало в потолке.

«Смотри, — сказал он. — Ты потеряла туфельку. Теперь я все знаю. Я видел твою ногу. Я бы мог помочь тебе».

И это была правда. Он действительно мог ей помочь. Для доктора Престона не было ничего невозможного.

После операции Имельда наконец-то смогла ходить по траве босиком — в рамках приличий, конечно. Ей больше не надо было постоянно думать о новых туфлях. Несколько сот обувных коробок — Имельда заказывала туфли в самых фешенебельных домах моды Парижа и Милана — стояли нетронутыми в шкафу.

Жена президента была так довольна доктором Престоном, что предложила ему почетную должность главного врача в родильном отделении крупнейшей манильской клиники. (Возможно, это немного выходило за рамки компетенции доктора Престона, но, как сам он отметил в интервью газете «Манила Таймс», «ради красоты я готов на все», — и фотограф запечатлел доктора Престона в сияющем белизной халате с сияющим младенцем на руках.) На новом посту доктор Престон трудился вдохновенно и неутомимо, чем заслужил любовь королевы Имельды и всех окружающих. Величавую фигуру в белом халате можно было увидеть везде, где женщины производили на свет новую жизнь: в больничных коридорах, санитарных пунктах, трущобах, на помойках за президентским дворцом. Люди боготворили большие белые ухоженные руки доктора Престона, даже младенцы переставали плакать и засыпали, стоило ему к ним прикоснуться.

Его познания в области старения человеческого тела как нельзя кстати пригодились ему в новой роли главного врача: в доверительной беседе он советовал новоиспеченным матерям, как сохранить после родов упругость груди, живота и эластичность кожи.

«Позволяя ребенку сосать слизь из материнской груди, отказывая ему в питательных молочных продуктах, которые прошли новейшие научные испытания, вы поступаете… — доктор Престон подыскивал нужное слово, — вы поступаете примитивно! Та женщина, что держит младенца на скудном грудном вскармливании, приносит в жертву свое прекрасное тело, совершая предательство по отношению к мужу, который когда-то желал его».

В родильном отделении и в палатах висели фотографии в рамках с автографами американских пациенток доктора Престона — прекрасные женщины с прекрасными младенцами на руках. «Почему вы решили, что вы и ваш ребенок не должны быть такими же здоровыми и красивыми, как американские дети и женщины?», — повторял доктор Престон и дарил молодым филиппинским матерям американские женские глянцевые журналы, шоколад, витамины и сухое молоко.

(А молодые филиппинские матери бережно экономили дорогой белоснежный молочный порошок, они разбавляли его грязной водой и никак не могли понять, почему их дети увядают, об этом с ними никто не говорил.

Никто не говорил и о текущем банковском счете доктора Престона, который ему открыло в Женеве в знак признательности за совместную деятельность международное швейцарское предприятие, снабжавшее младенцев детским питанием и шоколадным молоком по утрам.)

Ни для кого не секрет, что доктор Престон прекрасно ладил с детьми: они доверяли ему, полагались на него, льнули к нему, любили его; если доктор Престон притрагивался к тебе, не было больше причин для слез, пока он был рядом, боль и опасность куда-то исчезали. Доктор Престон отвечал детям взаимностью: он находил время поиграть с ними, выслушать и утешить, почитать вслух и приласкать. Он отвечал любовью на детскую любовь, потому что дети были такими чистыми существами, — думаю, он говорил именно так: «дети — чистые существа».

Наверно, доктор Престон считал, что дети, какими их создал Бог, олицетворяют то, что он, как врач, ценит в человеке превыше всего. Старость приносит болезни, дурные запахи, жировые складки и смерть.

Мы подошли к 80-м годам. Думаю, доктор Престон действительно считал себя вправе брать у детей то хорошее, что они имели, и отдавать платежеспособным пациентам, которые в этом нуждались. Наверно, он считал, что это облагораживает человеческую природу. В каком-то смысле это было объединение лучшего с лучшим — чистая детская кровь, с одной стороны, и деньги, власть, положение — с другой. Ведь только у тех, кто обладал деньгами, властью и положением, были средства, чтобы купить чистую детскую кровь, которую в народе прозвали «Престонской кровью» и которая была абсолютно свежа и здорова, потому что брали ее у самых-самых маленьких.

«Здесь, как и во всех остальных областях медицины, речь идет о потребностях пациента, — любил говорить доктор Престон. — Вспомните, сколько вы слышали историй о том, как люди заражались СПИДом после обычного переливания крови. На больницы больше полагаться нельзя. Никогда не знаешь наверняка, что за кровь они перекачивают в твои вены. Такая неопределенность — не для вас. — Понизив голос, он продолжал: — Вы должны всегда иметь при себе собственную кровь!»

И величавая фигура в белом халате снова появлялась там, где играли и жили маленькие дети: в больших городах, на улицах, возле школ, в трущобах и на помойках.

«Чистая и незараженная кровь, — говорил доктор Престон. — У них она есть, мы в ней нуждаемся. Это не причиняет им никакого вреда. Разве что легкая бледность и туман в голове после того, как мы сцеживаем кровь. Некоторые боятся, что будет больно. Некоторые зовут своих мам. Некоторые спрашивают, почему свет так ярко светит в глаза. Но я обнимаю их. Я крепко их обнимаю».

Анни, ты не слышишь меня. Он подходит к тебе. Это дьявол, Анни. Это сам Сатана.

Люди боготворили его большие белые ухоженные руки; лишь только он прикасался к новорожденным младенцам, те тотчас переставали плакать и засыпали.

После того как Анни исчезла, мы с Жюли получили от нее две телеграммы.

Первая пришла в тот день, когда мы узнали, что на борту самолета, следовавшего из аэропорта Ньюарк в Осло, Анни нет и что она, видимо, до сих пор находится в Нью-Йорке.