Кетиль Бьёрнстад - Река

— Добрый день, добрый день, — Турфинн Люнге хихикает, как всегда, и взмахивает руками, чуть не задевая Марианне.

Я вижу, что на нем сегодня парадный костюм от Сигрюн Берг — розовато-лиловый пиджак из жесткой грубой шерсти. Самая верная отличительная черта интеллектуала в Норвегии в 1970 году. Кроме того, на нем маленький смешной оловянный значок под воротничком — признак того, что он гуманитарий, свободомыслящий пастор или служитель культуры. Как бы то ни было, а он решил украсить себя этим значком. Этот вечер должен быть необычным. От Турфинна даже пахнет старой, горьковатой туалетной водой после бритья. Но волосы по-прежнему торчат во все стороны. Он впускает нас в дом с глубоким театральным поклоном. Хитро, думаю я. Этим театральным поклоном он словно выражает нам свое презрение, но обвинить его в невежливости невозможно. Однако он не такой. С каждым разом мне все больше и больше нравится Турфинн Люнге. В мире так мало искренней неуклюжести и доброты.

— Входите, пожалуйста, — заикаясь, говорит он. — Позвольте взять ваши пальто. — Он с чрезмерной заботливостью берет нашу верхнюю одежду и вешает ее в шкаф в прихожей, словно исполняет роль лакея в старой, замшелой комедии.

А где же Сельма Люнге? — думаю я, стоя в своем смешном костюме, который купил, когда мы хоронили маму. Я давно из него вырос. Когда Марианне увидела меня в нем, она, по-моему, хотела что-то сказать, но воздержалась, словно не позволила себе войти в традиционную роль заботливой мамаши.

Мы в некоторой растерянности стоим в прихожей, как будто ждем, когда гофмаршал распахнет перед нами двери. Наконец из дверей гостиной появляется Сельма Люнге. Она тоже в бирюзовом платье. Две дамы в бирюзовых платьях. Не думаю, что Сельме Люнге понравилось, что на Марианне Скууг платье того же цвета. Женщины быстро оглядывают друг друга, отмечают все детали и только потом обмениваются рукопожатием.

— Спасибо за последнюю встречу, — говорит Сельма Люнге.

— И вам тоже, — говорит Марианне. — Мы виделись на похоронах Ани.

Я стою между двумя женщинами, играющими важную роль в моей жизни. Без них я — ничто. Турфинн Люнге смотрит на нас, словно мы некие красивые экземпляры человеческого вида.

— Пройдемте в гостиную и немного выпьем, — приглашает Сельма Люнге.

А где же дети? — думаю я. Такое впечатление, что их всегда куда-то отправляют из дома. Кошки я тоже не вижу.

— А где кошка? — спрашиваю я.

— Она в моей спальне, — отвечает Сельма Люнге. — Наша кошка не очень любит общество. Хорошо еще, что она терпит моих учеников.

Что это, она намеренно сообщает нам, что у них с Турфинном разные спальни? — думаю я.

На столике приготовлены бутылки. Виски. Джин. Коньяк «Ансбах Уральт». Тоник и содовая.

— Что будете пить? — спрашивает Сельма Люнге и вопросительно смотрит на Марианне.

— Джин с тоником, — отвечает Марианне.

— Мне то же самое, — прошу я.

— Молодые люди не должны пить водку, — замечает Сельма Люнге.

— Я почти никогда не пью водку, — говорю я.

— Мне тоже джин с тоником, — просит Турфинн Люнге.

Сельма Люнге наполняет бокалы. Я слежу за взглядом Марианне. Она осматривает комнату, но вид у нее не слишком заинтересованный.

— Это хороший рояль? — спрашивает она.

— Пусть Аксель скажет, — отвечает Сельма Люнге, словно назначает меня своим глашатаем.

— Да, — говорю я. — Очень хороший.

— Такой же, как Анин?

— За ними следят одни и те же мастера. Но мастера, делающие «Бёзендорфер», придерживаются иной философии, чем мастера, делающие «Стейнвей».

— Не будем сейчас в это углубляться, — просит Сельма Люнге.

О чем еще нам говорить? — думаю я. Турфинн Люнге сидит на краешке стула и, глядя в пол, водит по нему ногами. Он явно предоставил своей жене право вести беседу.

— Как хорошо, что Аксель смог снять у вас комнату, — говорит Сельма Люнге Марианне.

— Да, меня в моем положении это тоже очень устраивает.

— Трагедии, которые вам пришлось пережить, вызвали во всех нас глубокое сочувствие, — серьезно говорит Сельма Люнге.

— Все пошло по злой спирали, — спокойно замечает Марианне. — Я упрекаю себя за то, что не поняла сразу, как это опасно.

— Об этом не обязательно говорить, — робко замечает Турфинн Люнге, поднимая глаза от пола.

— Да нет, я не против, — успокаивает его Марианне.

— Аня обладала редким талантом, — говорит Сельма Люнге.

— Да, но у нее не было детства, — вздыхает Марианне. — С самого начала ее папа и мама обращались с ней, словно она была их ровесницей. Наверное, я была слишком молода, чтобы понять, что ей нужно. Когда становишься матерью в восемнадцать лет, большой соблазн сделать из дочери подругу.

— Она была вашей подругой?

— Да, получается, что так. Мне никогда не приходило в голову ее воспитывать. У нее была сильная воля. Я даже не заметила, когда она почти перестала есть. Разве не парадоксально, что слишком большое уважение к человеку может его убить?

— Вы не убили Аню, — возражает Сельма Люнге, не меньше меня пораженная неожиданным откровением Марианне.

— Так получается. Косвенно я виновата и в смерти Брура. Можно я закурю? У вас тут курят?

Наступает молчание. Мы не знаем, о чем говорить. Только курим, все четверо. Марианне, как всегда, курит самокрутки. Никто из нас не в силах говорить после слов Марианне. Мы отмалчиваемся. Уходим в желтое, как сказала бы Марианне. Выбрать желтый цвет — это то же самое, что уклониться от ответа. Стать незаметным. Горит камин. В гостиной уютно, но атмосфера напряженная. Сельма Люнге начинает снова говорить о роялях, радуется тому, что я получил для занятий такой замечательный инструмент, что буду заниматься на нем несколько месяцев до самого концерта. Это будет большое событие. Я слышу ее слова, но не понимаю их смысл, чувствую только, как колеблется настроение. Мы сидим рядом, Марианне и я. Я хватаю ее руку в ту минуту, как Сельма Люнге готова начать свой обычный монолог. Она видит мой жест и умолкает. Теперь она понимает, что между нами что-то есть, думаю я.

— Я так рада, что Аксель занимается с вами, — говорит Марианне и награждает Сельму Люнге теплым, искренним взглядом.

— Я хочу помочь ему в его большом проекте так же, как я пыталась помочь Ане. Задача педагога — обнаружить особенности каждого ученика. Я знаю, что Аксель способен на многое. Он обладает тем типом чувствительности, которая просто непостижима.

— Я это знаю, — говорит Марианне.

— И потом, — продолжает Сельма Люнге, — моя задача заключается в том, чтобы дать ему силы, но так, чтобы при этом он не утратил свою чувствительность. В молодости человек обладает чем-то особенным, что потом уже никогда к нему не возвращается. Это все равно, что жить без страховочной сетки, если вы понимаете, что я имею в виду.