Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути

— Нет, София. — Давид улыбнулся в ее волосы. — Совсем нет.

— Между прочим, это одному из дядюшек пришла в голову мысль отправить меня в летний лагерь, он человек прогрессивный и ратует за здоровье… И еще, Давид…

— Что?

— Ты ей понравился. Особенно твои слова: но это правда, фрау Мельхиор, каждый день идет дождь. Если бы ты ей не понравился, она, наверное, выставила бы тебя вон. Время от времени такое случается.

— Мне она тоже понравилась.

— Теперь ты можешь приходить к нам. Она не будет против. Можешь приходить сюда. И нам больше не придется все время слоняться по улицам.

О, эти прогулки по улицам! Иногда они заходят в кафе, но чаще гуляют по улицам и паркам, белым и тихим; днем — после уроков и по воскресеньям. Всю ту зиму они без конца гуляли, тесно прижавшись друг к другу, разговаривали, смеялись, молчали. Часто они опасались, что их увидят родственники или друзья. Прятались в подъездах и за деревьями. Из страха, что их кто-нибудь увидит, они не решались гулять в Пратере, но ездили в Венский лес. Давид поздно возвращается домой, и ему приходится по ночам готовить уроки, которые, как полагают его родители, он уже приготовил у Ханнеса. Но каждое утро он просыпается и бежит в школу, школьный день подобен мгновению. Потом София встречает его на углу липовой аллеи, где он прощается с Ханнесом. Ханнес кивает им обоим и уходит, он чувствует за них ответственность, ведь это он сам, в буквальном смысле слова, толкнул Давида к Софии. Он молчит, не выдает их.

Они много разговаривают. Читают друг другу стихи, говорят о книгах, о деревьях, о людях, которые идут мимо, придумывают их истории. София не такая, как все девочки. Давида переполняет чувство благодарности за то, что на их долю выпало это счастье, — пусть им приходится скрывать его от всех, но, как бы то ни было, они пользуются полной свободой, которой общественная мораль еще не позволяет молодым людям их возраста. Давид покупает ей серебряное колечко, продавец с улыбкой смотрит, как Давид, красный от смущения, быстро покидает магазин со своей покупкой. В этот день они были в музее, и их едва не выгнали оттуда за то, что они все время обнимались.

— Покажи мне свои картины, София.

Они ходят по мастерской мимо многочисленных ярких натюрмортов фрау Мельхиор. Давид принюхивается и понимает, чем всегда пахнут руки Софии, — это надежный, спокойный запах масляных красок и скипидара.

София занимает в мастерской один угол. На мольберте стоит картина, написанная в холодных тонах. София проворно прикрывает ее. И достает папку.

— Сначала ты должен посмотреть мои рисунки, — говорит она. Ее лицо смеется. Она быстро пожимает ему руку.

Потом они долго смотрят картины Софии.

Темная тихая комната с эркером, почти монашеская келья. Давид не сразу понимает, что свет здесь такой странный из-за витража в окне; витраж полукруглый — синий крест, окруженный семью розами.

Ты здесь живешь? Здесь, наверху? Да.

Как… как здесь красиво. Стул, стол. И кровать.

Раньше я жила в другой комнате. Когда была маленькая. А здесь, я думаю, было что-то вроде капеллы. Мой дедушка занимался алхимией, он опоздал с этим на триста лет. Это его комната. Мне захотелось в ней жить.

И ты здесь спишь?

Я здесь сплю.

София, София. Рассказывай. Свет все время меняется. Рассказывай.

О чем?

О тишине. Меня всегда окружала тишина, а тебя?

И меня тоже. Вокруг меня всегда было тихо. Всегда, все годы. Хотя внизу я окуналась в шум и веселье.

Внизу.

Все приходили туда. Все знаменитости. Актеры, художники… Всех, кого ты видел на сцене Бургтеатер, я видела здесь. Они разговаривали со мной.

О чем?

Обо всем. И ни о чем.

Ты показывала им свои картины?

Нет. Свои — никогда.

Они поднимались сюда?

Нет. Любимый. Обними меня.

София! Что с тобой?

Однажды сюда пришел один из них… Мне было не больше двенадцати.

София.

Он прикасался ко мне. Нарушил мою тишину. Я испугалась. Мне не хочется говорить об этом. Он был актер. В то время у нас в доме многое случалось. Он прикасался ко мне. После этого я изменилась. Обними меня крепче. Мне не хочется говорить об этом. Все изменилось, Давид. Я испугалась. Обещай мне одну вещь.

Что?

Обещай, что никогда не уйдешь от меня.

Обещаю.

Никогда не уходи от меня. Никогда не отпускай меня.

Обещаю.

Никогда не теряй меня.

Обещаю.

Идите вместе, София Мельхиор и Давид Бляйернштерн. Идите дальше. Взрослейте. Вам помогают солнце и ветер. Вы тоскуете, когда родные, каникулы или экзамены разлучают вас друг с другом. Письма, написанные тихими летними ночами на берегу озера, рука, протягивающая конверт в почтовое окошко, на котором написано: «Корреспонденция до востребования»; ты читаешь это письмо в трамвае по дороге домой. Для Давида София становится поводырем. Ее глаза ждут его на улице. Ее слова — это его молитвы. Ее руки — колокола, призывающие его к себе.

Случается, что небеса касаются земли; в Венском лесу они вдруг спускаются на землю, но никто, кроме Давида и Софии, этого не замечает. В конце концов небеса спускаются на землю почти ежедневно. Знают ли они, бродящие там, что это они не дают миру рухнуть? Что это они каждое мгновение спасают его от гибели? Чувствуют ли, что, когда в тихой комнате Софии они листают альбомы по искусству, на их плечах лежит тяжесть мира? Что после того, как их взгляд коснется репродукции алтарного образа Ван Эйка, он уже никогда не погибнет в огне, не превратится в прах.

Да здравствует Революция! Наступило время революций, время перемен! Перемен во всем! Старое должно исчезнуть. Добротно подогнанные взгляды и принципы этой трухлявой империи трещат по всем швам. Скоро она рухнет. Скоро над миром взойдет новое солнце. Император. Власть церкви. Догмы искусства. Все, все рухнет! Да здравствуют угнетенные! Да здравствует свобода! Да здравствует свободная любовь! Так написано в книгах. У Софии неограниченный доступ к свободомыслящей литературе, она читает все подряд, и Давид не отстает от нее, а тем временем они взрослеют, им исполняется шестнадцать, семнадцать, они еще растут и вверх, и вглубь, в себя и друг в друга.

Тихие городские улицы, освещенные солнцем. Город просыпается после долгой зимы, по улицам, держась за руки, прогуливаются влюбленные. Смеются дети.

Городские улицы детства и юности. Что может быть прекраснее для молодого человека, чем жить в большом и красивом городе! Карнизы и розетки, резные парадные двери, качающиеся уличные фонари — о, как красив город, он красив и в дождь, и в ясную погоду. Мягкий гул голосов в кафе, сероватые разводы мраморных столиков, официанты дружески кивают тебе и приносят утреннюю газету и кофе с молоком, школьный ранец ты оставил на каменном крыльце, в парке уже распустилась и благоухает сирень.