Алесь Кожедуб - Уха в Пицунде

От напряженного ожидания хозяева чаще всего ломались первыми. Стекленел взгляд, бледнело или краснело лицо, выскальзывал из рук фужер.

— Это моя земля! — смотрели на меня белые глаза Йонаса, Владаса или Пятраса.

— Конечно, твоя, — соглашался я.

— А ты оккупант!

— Сам дурак.

До драки не доходило только потому, что хозяева, во-первых, даже и пьяные чувствовали себя европейцами, а во-вторых, слушались жен. Ну и, возможно, определенное значение имела психология узника. У тебя голые кулаки, а у оккупанта автомат, танк и ядерная бомба. Подумаешь, прежде чем лезть в драку.

Надеюсь, никому не нужно объяснять, что пьяные литовцы не видели никакой разницы между русскими и белорусами. Трезвыми они еще какую-то разницу улавливали, но пьяные…

Для Витаса, Тойво и Иманта я с Олексой Михайловичем были оккупантами. Недаром Витас в восемь утра встречал каждого из нас у подножки вагона с бутылкой. Его взгляд через плечо был мне хорошо знаком: «Окосел? Или еще нет?»

Ну что ж, посмотрим, как вам удастся меня напоить.

— Ваше здоровье! — отсалютовал я кружкой Миколюкасу.

Тот расплылся в ответ: пейте, гости дорогие.

Никто не заметил, что Миколюкас набулькал мне в кружку вдвое меньше, чем своим белым хозяевам Витасу, Иманту и Тойво.

Правда, каждый из артистов на этой сцене вел свою партию, неподвластную воле режиссера. Олекса Михайлович очнулся, обвел долгим взглядом каждого из нас и сделал хороший глоток.

— Кончилась, — показал он кружку Миколюкасу.

Тот подошел к нему и набулькал.

— У белорусов бальзама нема, — грозно посмотрел на меня красными глазами Олекса Михайлович.

— Есть, но плохой, — согласился я. — Как деготь.

— Хороший бальзам сделать не так просто, — задрал вверх бородку Имант.

— Наш бальзам… как это по-русски… старый Таллин… — и Тойво залопотал по-эстонски.

Юзас подмигнул Витасу, они засмеялись.

— Значит, на промышленное производство вы свой бальзам так и не ставите? — подошел я к Юзасу.

— Не ставлю, — развел тот руками. — Но патент на него у меня есть.

— Как? — удивился я. — Если в этом патенте зафиксирован рецепт, свиньи… извините, русские могут его сделать без вашего разрешения. Им, свиньям, плевать…

— Патент у меня зарегистрирован в Британском королевстве. Хотите взглянуть?

— Хочу.

— Миколюкас!

Миколюкас вышел и вернулся через несколько минут с футляром, который закрывался на секретный замок. Юзас, отвернувшись, набрал шифр, достал из футляра свернутую в трубку бумагу и вручил мне.

Действительно, гербовая бумага, текст на английском языке, печати, подписи.

— Английский понимаете? — потянул из моих рук патент Юзас.

— Немного, — не отдал я.

Все правильно. Объединенное Королевство Великой Британии, королева Елизавета Вторая. Правда, все целиком мне читать не захотелось

— Застраховали? — отдал я патент Юзасу и заглянул в свою кружку; там еще немного было.

— А как же.

Редакторы окружали меня и Юзаса, как высокие деревья, застили свет. Я чувствовал, что невысокому Юзасу было так же неуютно, как мне. Он свернул патент, засунул в футляр и передал Миколюкасу:

— Отнеси в сейф.

— Жаль, что в магазинах нет, — вздохнул я. — Ей-богу, бальзам лучше рижского.

Имант дернулся, отвел далеко от себя руку с кружкой, передавая ее лакею, но того, к сожалению, рядом не было. Он растерянно поискал глазами стол или лавку, куда можно было бы поставить дрянь в кружке, но и этого не нашел.

— Салют! — приветствовал я тонкого мастера мизансцены Юзаса.

— В ЦК партии тоже переживают, — поблагодарил меня маленьким глотком Юзас. — А я говорю: не сделали еще бутылки для моего бальзама.

Витас, Тойво и я засмеялись. Имант заинтересовался вилами в углу.

И в этот момент опять очнулся Олекса Михайлович. Он встрепенулся, надул, как петух перед дракой, грудь, сделал уверенный шаг вперед и затянул, подняв руку с кружкой:

— Гей, до-лы-ною, гей, ши-ро-кою козаки йдуть!..

Голосище у хохла оказался что надо. У меня заложило уши, по всем углам завода загуляло эхо, и Миколюкас, который медленно шел к нам с новой порцией напитка, подскочил и побежал, бухая сапогами в такт песне казака-редактора. Витас поднял брови и сказал «о!». Тойво откинулся назад, как конь, которого огрели кнутом. Юзас захохотал. Я поковырялся пальцем в ухе: оглохнешь с вашими «писнями».

Олекса Михайлович закинул голову, выдул из кружки остатки бальзама — и не сгибая коленей рухнул лицом вниз под ноги Миколюкасу.

Витас еще раз сказал «о», но оно теперь было большое и с двумя восклицательными знаками. Юзас захохотал еще громче. Тойво исчез за бочкой с бальзамом. Лицо Иманта из белого стало красным. И только на Миколюкаса эскапада Олексы Михайловича не произвела впечатления. Он осторожно поставил на утрамбованную землю кружку, потрогал за плечо Олексу Михайловича. Тот спал крепким глубоким сном.

— Распрягайте, хлопцы, коней та лягайте спочивать, — сказал я. — Отъезжать надо.

— Нет! Нет! — помахал перед моим носом пальцем Юзас. — У меня для каждого из вас приготовлен подарок. Прошу в мой дом!

И мы все уставились на Олексу Михайловича, который похрапывал под ногами.

— Ну что ж, беремся, — кивнул я Витасу, подхватывая пана Олексу под правую руку.

Витас был на две головы выше меня, и выглядели мы живописно. Олекса Михайлович висел на Витасе, уцепившись за его шею, с другой стороны их обоих подпирал я, и все вместе мы напоминали пьяного Змея Горыныча, который куда-то тащился по пьяным делам. Одна голова почти ссечена, вторая умная, но с камнем на шее, третья и неумная, и с чужого двора. Ссеченная голова все пыталась крикнуть что-то патриотическое, но где ей кричать, ссеченной.

Мы отволокли Олексу Михайловича в РАФ, Миколюкас тяжелой рукой отряхнул с костюма Витаса пыль и повел нас в дом.

Там гостям еще раз был явлен патент, на сервировочном столике стояла выпивка и закуска, и каждому из нас Юзас презентовал по литровому штофу с узким горлышком, запечатанным сургучом.

— На продажу бутылок с бальзамом нет, — торжественно сказал Юзас, — для гостей — есть!

Мы зааплодировали.

— О! — сказал Витас. — Генеральный секретарь выступает.

Имант и Тойво поставили на стол тарелки с закуской и подались к телевизору, которого я до сих пор не замечал.

— Сделайте громче, — попросил Витас.

Он остался рядом со мной, но внимательно слушал, что говорил партийный начальник с пятном на плешивой голове. Я считал, что все партийные начальники говорят одно и то же, и продолжал есть. Комната заполнилась провинциальным голосом начальника. «Процесс пошел, нужно все сделать для его ускорения».

— Очень громко говорит, — сказал я Витасу. — Громче, чем песня Олексы Михайловича.