Алесь Кожедуб - Уха в Пицунде

Судьями на турнире были почтенные старцы, возглавляемые здешним мэром. Подобно римским патрициям, они поднимали руку, приветствуя победителя, и брезгливо опускали её, удаляя из турнира проигравшего.

Кстати, на узких улочках Сета мне часто попадались старики с длинными батонами хлеба в руках. Они несли их, словно именное оружие, полученное за победу над сарацинами или, скажем, маврами. Я любовался их бравым видом и думал, что на наших улицах, к сожалению, стариков почти не встретишь. Не доживает русский человек до старости, гибнет по дури либо по пьяни, а то и от того и другого разом.

Поздним вечером городок вымирал. Я в одиночестве бродил по набережной, читая названия катеров и яхточек. Народ здесь жил легкомысленный, у причала покачивались сплошь «Катарины» и «Натали».

Но вдруг в одном из домов я увидел сияющие окна, из которых на тихую улицу рвался многоголосый рокот. Это было настолько не похоже на Европу, что я немедленно направился туда. В кафе гуляли участники турнира гондольеров. Для них всё было закончено, и они с полным правом наслаждались победой или заливали горечь поражения вином. Молодые люди в футболках с названиями своих команд вполне по-русски пили вино и заедали его бутербродами, горой лежащими на столах. Один из них высунулся в распахнутое окно и сделал жест рукой, который не оставлял сомнений: меня приглашали в круг избранных.

— Русский, — с сожалением сказал я. — Ни черта не понимаю!

— Ля рус! — крикнул в глубину зала гондольер.

В окно тут же выставились ещё три человека, причём, судя по их виду, это были победители среди тех, кто желал бы выставиться. В руках они держали по стакану красного вина, а один из них целую бутылку.

Как истинный русский, я должен был бы выпить все три стакана и прихватить с собой бутылку, но не те уж лета, чтобы гусарить. Я выпил один стакан и одобрительно покивал, ощущая во рту приятную свежесть вина.

Молодые люди наперебой затараторили, размахивая руками.

«Полная галиматья! — улыбался я им в ответ. — Ничего ведь не понимаю, а хорошо! Был бы помоложе, рванул прямо в окно, там вон и девушки мелькают, вполне белые и вполне хорошенькие…»

Я вернулся в отель и увидел рядом с хозяйкой Марину. Они что-то оживлённо обсуждали. Марина была единственная в нашей группе, говорившая по-французски, и я направился к ней. Пусть хоть она что-нибудь объяснит.

— Какие сложности? — спросил я.

— Завтра на устричную ферму приглашают, — мельком взглянула на меня Марина. — Брат нашей хозяйки владеет этой самой фермой под Сетом.

— Устрицы — это мидии? — осведомился я.

После стакана вина я мог задавать любые вопросы.

Женщины наперебой принялись разъяснять мне отличие устриц от мидий, и французский сейчас я понимал так же хорошо, как русский.

— На мидии барабулька хорошо берёт, — сказал я, когда женщины на мгновение смолкли.

Они оторопело уставились на меня.

— Что такое барабулька? — наконец спросила Марина.

— Рыба, которую подавали на стол римским императорам, — сказал я. — В Пицунде я её ловил на мидию.

— Пицунда — это в Грузии? — тонко улыбнулась Марина.

Она была филологическая дама и любила показать свою осведомлённость в разных областях, особенно в политике.

— Абхазы уже тогда говорили, что жить вместе с грузинами не будут, — тоже улыбнулся я.

— О чём это вы? — спросила хозяйка.

Я не знал французского, но спросила она именно это.

— О своём девичьем, — успокоил я её. — Когда выезжаем?

— Завтра в пять, — отрезала Марина и повернулась ко мне спиной.

Определённо, я ей не нравился. Впрочем, она тоже была не в моём вкусе. Слишком толстая на фоне остальных дам из нашей группы, не говоря уж о французских девушках из кафе.

Я вздохнул и отправился почивать.

Дорога на устричную ферму шла вдоль каналов, в которых бродили по колено в воде розовые фламинго. Автобус остановился, туристы высыпали из него и принялись фотографировать. Птицы на них не обращали внимания.

— Непуганные, — сказал молодой человек, стоящий рядом со мной.

Чувствовалось, он сильно сожалел об этом.

— Думаешь, съедобные? — спросил я.

— В России мы их обязательно попробовали бы, — засмеялся он.

— Не долетают они до России, — сказал я.

— Ну и чёрт с ними, — махнул он рукой. — Мы гусей бьём. А у этих клювы кривые.

— Не только клювы, — согласился я. — Они вообще горбатые.

— И розовыми их можно назвать только по пьяни.

Мой собеседник, Дима, во Францию ездил исключительно пить вино.

— Должны были неделю в монастыре жить, в последний момент отменили, — пожаловался он.

— А что в монастыре? — полюбопытствовал я.

— Подвалы! — взмахнул руками, как крыльями, Дима. — Винные! Это лучшее, что есть во Франции.

— Лучше монашенок?

— В тысячу раз! Это же бургундские подвалы, не какая-то там Эйфелева башня. Открываешь кран в бочке — и оттуда красное, белое, розовое… Испортили поездку, сволочи.

— Кто испортил?

— Монахи. Мы же здесь по религиозной линии. Якобы русское братство едет в гости к французскому. А у них всё занято на полгода вперёд. Англичане с немцами гуляют.

— А здесь есть кто — нибудь из братства? — оглядел я автобус. — Истинный верующий?

— Верующий? — тоже посмотрел по сторонам Дима. — Нету. Здесь люди серьёзные.

— Дегустаторы?

— Пьяницы. Живём от лета до лета, копим деньги на тур. Подвалами нас заманили. И кинули.

Автобус тронулся. Дима сел рядом со мной. Ему, видно, нравилось беседовать с новичками.

— Но здесь ведь больше половины женщин, — сказал я, понизив голос.

— Женщин всюду больше половины, — кивнул Дима.

— Тоже пьяницы?

— Да нет, к женщинам это не относится. Я, конечно, беру с собой жену, но только туристкой. Пусть смотрит.

— Ей как раз Эйфелева башня нужна.

— Так нас и засунули в Париж на неделю. Опять по Лувру будем шататься.

— Надоело?

— Не то слово. Джоконду раз десять видел. Ничего особенного.

— Там и другие музеи есть, — сказал я.

— Ну да, Наполеон у инвалидов. За Наполеона двадцать евро с носа берут.

— Русским они его должны бесплатно показывать, — взыграл во мне имперский менталитет.

Но тут автобус подкатил к большому белому дому, увитому виноградом, и я замолчал.

Хозяин устричной фермы оказался видным мужчиной лет сорока пяти. Он был похож на жителя Сухуми из восьмидесятых годов: смугл, вальяжен, значителен. Правда, те всё же не боялись русских девушек.

В нашей компании были две девицы, которые нравились мне уже тем, что всюду ходили с банкой пива в руке. С ним они разгуливали даже по замку Гогенцоллернов в Германии. У смотрителя замка при виде Кати и Жанны полезли на лоб глаза, и он попытался захлопнуть перед их носом кованую железом дверь. Однако Катя изловчилась вставить в щель свою ногу в шлёпанце, и дверь, заскрипев, остановилась. Девушки легко отстранили смотрителя и проникли в зал, заполненный мечами, жезлами и прочими реликвиями императоров