Аркадий Бабченко - Алхан-Юрт; Аргун; Моздок-7

Пробитые пулями и помятые каски, развороченные бронежилеты, дырки в бушлатах, застрявшие в кевларе осколки, бурые пятна заскорузлой крови, к которым не хочется прикасаться… Эти свидетельства смерти людей валяются в нашей каптерке прямо на полу.

В этих вещах погибли наши солдаты — солдаты нашей роты связи. Они уехали в Чечню в январе девяносто пятого, а потом какой-то незнакомый нам старшина привез снятые с остывших тел броники и бросил их в углу каптерки. И несколько месяцев пил. А потом погиб — кто-то рассказывал нам, что предыдущий старшина погиб. Теперь мы сидим и собираем из этих окровавленных лохмотьев броники для себя. А потом Савченко точно так же повезет на войну нас и через несколько месяцев вернется с кучей окровавленных бронежилетов и тоже бросит в углу каптерки и тоже будет пить несколько месяцев… А потом из учебки пришлют других новобранцев — скорее всего, из нашей же учебки, из Елани — и они будут сидеть так же на полу в ожидании отправки и читать на брониках наши имена и показывать друг другу пробитые пулями пластины и каски, и уже другой старшина повезет их на войну, и тоже вернется полусумасшедшим…

Разведка только что вернулась из очередного рейда и выносить издевательства уже нет никакой мочи.

— Товарищ прапорщик, а когда вы нас в Чечню отправите? — пристает Тренчик к старшине.

— Успеешь еще.

— Ну, пожалуйста, товарищ прапорщик, — умоляет Жих.

Несмотря на все те ужасы, которые мы каждый день видим на взлетке, мы все как один хотим уехать в Чечню. Нам уже плевать. Лишь бы подальше от разведчиков. Все равно войны не избежать никому, раньше или позже, так какая тогда разница? В возможность же своей смерти по-настоящему не верит никто.

— Ну, товарищ прапорщик…

— Скоро, скоро, — отговаривается старшина. Он не спешит, хотя каждый раз обещает, что на следующей неделе нас точно отправят. Но я чувствую, что он всеми силами старается задержать нас здесь подольше.

— Пишите рапорта, — говорит он.

Мы пишем.

« Командиру 429 МСРП полковнику Полупанову от рядового роты связи Бабченко А. А.

Рапорт.

Прошу Вас направить меня в район боевых действий республики Чечня для выполнения правительственного задания».

Бумаги у нас нет, и мы выдираем листы из «Книги приема и сдачи оружия» за прошлый год. На обратной стороне моего рапорта написано, что пятнадцатого января 95 года рядовой Яшибов М. С. принял автомат АК-74, 400 патронов к нему и шесть гранат РГД-5.

Нам нарезают новый наряд — с этого дня мы несем телефонные дежурства на узле связи.

Узел называется «Аккороид». Что означает это слово, не знает никто. Задача у нас самая простая — соединять абонентов. Например, раздается звонок, я снимаю трубку и говорю: «Аккороид». «Аккороид? — переспрашивают меня, — Соедини с командиром полка».

И я соединяю. Вот и все.

Каждый день по «Аккороиду» проходит информация, что чехи собираются штурмом брать Моздок. Каждый день с «Большака» приходят предупреждения усилить караулы и выставить около казарм вооруженных часовых. Это не напрасные предостережения, случаи, когда спящие казармы вырезались полностью, уже известны.

Вот и сегодня нашему полкану говорят что Шамиль Басаев захватил две системы «Град» и начал движение на Моздок. Раньше, когда я принимал такие сообщения, мне хотелось куда-то бежать и что-то делать, готовиться к бою, занимать оборону или что-нибудь ещё. Сидеть у коммутатора и ждать, когда на плац въедет Басаев с двумя «Градами», невыносимо. Сейчас я уже привык, но это совсем не значит, что я не боюсь. Для нас война сосредоточена в этом маленьком ящичке, из которого постоянно идут сообщения о смерти, сбитых вертушках и расстрелянных колоннах. Где-то наступают чехи, где-то обстреливают какой-то полк, в Грозном вырезали блокпост. О наших успехах что-то не слыхать, и создается ощущение, что мы проигрываем на всех направлениях. Мы верим в то, что нохчи сильны, мы не можем не верить — взлетка-то вот она, за окном, и вертушки садятся на неё не переставая. Нас всех убьют на этой войне.

Ночами мы запираемся в казармах. Спим с оружием. Помимо дневальных на тумбочке теперь один человек постоянно дежурит внизу, около входной двери.

В полку вводят систему паролей. Огонь разрешено открывать по любому, кто не знает отклика.

Наша казарма стоит первой от степи и в случае чего заварушку придется расхлебывать нам.

Нас мало и нести полноценный караул мы не можем. Дневальные перегораживают койкой дверь и спят прямо в коридоре с оружием в руках. Ночью каждая казарма превращается в отдельный блокпост и живет своей собственной жизнью.

Когда в дверь стучат, мы с оружием становимся по бокам двери. И даже если приходит дежурный по полку, что случается не часто, мы устраиваем ему настоящую проверку с выяснением пароля, фамилии и звания, а также заставляем назвать номер телефона командира полка — нам, связистам, он известен, или еще что-нибудь. Один из нас кричит все это через дверь, двое стоят по бокам готовые открыть стрельбу. Если мы уверены, что это наш офицер, мы заставляем его спуститься на один пролет вниз по лестнице, открываем дверь и впускаем его под стволом автоматов. Никогда нельзя быть уверенным, что с той стороны его уже не держат на мушке бородатые люди с зелеными повязками на головах.

Мы не делаем исключения даже для Чака. Один раз Зюзик впустил его, не спрашивая пароля, он узнал Чака по голосу и сразу открыл ему дверь, и тот отметелил его за это по первое число. Хотя Чаку проверку мы устраиваем не такую серьезную.

Каждую ночь в полку стреляют. Иногда это просто пьяные офицеры валяют дурака, а иногда стрельба идет в степи, там, где блокпост на мосту через канал. Кто и в кого стреляет, не известно. Иногда там оживает бэтэр, тогда его КПВТ полночи прочесывает степь, трассера несутся невысоко над землей и уходят в темноту.

Безвластие в Чечне, безвластие в Моздоке. Каждый пытается хапнуть из этого пирога, именуемым войной, свой кусок. Какое им всем дело до нас, до солдат? Какая им разница, что нас здесь избивают в туалетах, что нам ломают челюсти и ребра, что нас гонят на бойню, словно скот? Имеет ли значение, как русские пацаны мычат, когда им режут глотки на окруженных блокпостах, если тут делят такие огромные бабки! Все, все готовы убить нас, лишь бы хапнуть себе кусок побольше — и чечены и наши.

Эта война продана от начала и до конца. Нам не откуда ждать помощи, мы тут сами по себе, болтаемся под ногами у взрослых дяденек при дележке денег, да ещё матери наши цепляются им за штанины: «Спасите, помогите, не убивайте! Пожалейте кровиночку…» Молчи мать, твой сын умрет героем! Сволочи. Какие-то Ельцины, Гантамировы, Автурхановы, Завгаевы, Грачевы, Путины — кто они? Кто вся эта шваль, делающая карьеру на нашей крови? Кто эти люди, ради власти которых меня бьют тут в Моздоке ногами? Кто эти люди, ради карьеры которых нас расстреливают в Грозном?