Елизавета Александрова-Зорина - Маленький человек

— Отчего так, товарищ полковник, думаешь, клад копаешь, а оказывается — самому себе могилу роешь?

— Могила. — протянул Начальник, и Пичугину показалось, что в его безумном взгляде мелькнуло что-то осознанное.

— Отчего так, товарищ полковник? — повторил Пичугин, но Начальник не ответил, и они ещё долго стояли у палисадника, держась за руки, словно без слов что-то говорили друг другу.

Саамы дали Лютому в провожатые молодого парнишку с короткими, быстрыми ногами. Пастухи выстроились на поляне и подходили по одному, жали Лютому руку или, обняв, по-русски целовали три раза, взяв за щёки шелушившимися ладонями. Сунув за пазуху свёрток с едой, саамка шептала ему на ухо обереги, отводящие беду. «Я была такая красивая..» — слышалось ему сквозь бормотание старой шаманки, и Лютому показалось, что белевшее за деревьями озеро смеётся, словно беззубый рот.

Лютый шёл той же дорогой, которой когда-то бежал с Севрюгой, прячась от охотников, и думал, что в жизни перед нами раскрывается множество дорог, но мы выбираем одну, по которой колесим взад-вперёд, не сворачивая в сторону. Он уже без страха и отвращения думал о городе, а, перебирая в памяти прошлую жизнь, чувствовал, как в груди свербит от тоски. Провожатый молчал, понимая, что Лютому нужно побыть одному, ощупывая себя изнутри, находя там того Савелия Лютого, который несколько месяцев назад сбежал в тайгу.

Парнишка бежал по лесу, словно знал каждый его уголок, ориентируясь по невидимым тропинкам и указателям. Пробираясь сквозь ольховые заросли, мальчишка осторожно держал ветки, пропуская Лютого, словно боялся сделать деревьям больно, а срывая сыроежки, кланялся земле за то, что она кормит его. Савелий вспомнил людей с сердцами, как подошва, и головами, изъеденными злыми мыслями, как яблоко червями, и ему вновь захотелось остаться с саамами, у которых мысли были просты, а сердца добры.

Много лет назад Лютый ездил в Петербург. Экран телевизора, словно красочная витрина, манил непохожей жизнью, которая казалась интереснее и загадочнее, чем склизкие будни в маленьком городишке, каждый угол которого известен, как пять пальцев. За стеной ссорились жена и дочь, а Лютый представлял, как поедет в северную столицу и окунётся в её таинственную жизнь. Лютому представлялись женщины с тонкими, злыми губами, читающие поэтов серебряного века, зажав зубами длинный мундштук, и мужчины, которые, разглядывая холёные руки, думали, что жизнь — это очная ставка с самим собой, на которой одни гнут свою линию, а другие раскалываются, как грецкие орехи, на две половинки и потому, проживая одну судьбу, теряют другую — ту, которую могли бы прожить. Лютый и сам чувствовал, что его жизнь, как луна, имеет оборотную сторону, которую он никогда не увидит.

Достав с антресоли старый чемодан, оставшийся ещё от отца, он побросал в него вещи и, присев в одиночестве на дорожку, хлопнул себя по коленям: «Пора!» А жена, вытянув губы в ниточку, провожала злым взглядом из окна.

Поезд пришёл рано утром, на чернеющих тучах качалась полная луна, и заспанные пассажиры, расталкивая друг друга чемоданами, спешили по перрону. Пахло мазутом и бездомными, едкий дым слезил глаза, и Лютый, вытирая их платком, не заметил, как уткнулся в ухмыляющегося таксиста.

— Метро на ремонт закрыли, — сказал он Лютому. — Видишь, все ждут, — махнул он рукой на людей, толпившихся у входа.

— Наверное, скоро откроется? — не понял Савелий.

Таксист покачал головой:

— Поздно вечером. Если не хочешь ждать, садись в машину.

Опустившись на заднее сиденье, Лютый заметил, что двери метро открылись, и подземка проглотила толпу. Савелий хотел было остановить шофёра, но тот уже завёл мотор.

— В гостиницу? — как ни в чём не бывало, спросил он, и Лютый, пожав плечами, кивнул.

Высадив Лютого у гостиницы, шофёр заломил втридорога, и, посмотрев на его рубленое лицо и большие, грязные руки, Лютый понял, что платить придётся. Раскрыв чемодан, он вывалил на сидение книжку, сложенные рубашки и туалетные принадлежности, завёрнутые в шуршащий пакет, и достал из потайного кармана перевязанные резинкой сторублёвки.

В номере было грязно, окно упиралось в стену, а на столе пылились старые газеты, но Лютый, насвистывая, думал только о прогулке по городу, от которой ждал сам не зная чего. Он хотел принять душ, но из крана текла холодная вода, так что, наспех умывшись, он, не позавтракав, выскочил на улицу.

Громыхавший по улочке трамвай был полон пассажирами, как тыква семечками, Лютый сел на первый попавшийся маршрут, а вышел на остановке, поманившей уютным кафе, где жались друг к другу столики, а немытые окна были исписаны любовной чепухой, которую чертили пальцем по пыли.

Сев в углу, Лютый заказал чёрный кофе, ощупывая глазами переполненный зал. В кафе было душно и накурено, и стоявшие у стены вентиляторы лениво крутили лопастями, перемалывая обрывки разговоров. Молодая парочка говорила об ипотеке, двое тучных мужчин горячо обсуждали биржевые новости, девушка в коротком платье кричала по телефону и, отчаянно жестикулируя, едва не расплескала чай, а доносившиеся из динамиков куплеты вязли во рту, как незрелые ягоды. Развернув оставленный на столике журнал, Савелий пробежал глазами заголовки, но они повторяли то, о чём говорили вокруг, словно посетители кафе вместо беседы зачитывали друг другу журнальные статьи.

Из кухни слышалось пение повара. Толстый, словно оперный исполнитель, он пел арии, когда варил суп, любовные баллады — разделывая мясо, и колдуя над десертом, мурлыкал современный мотив, а официантка отстукивала в такт каблучками, бегая между кухней и залом. Смерив Лютого оценивающим взглядом, в котором Савелий прочитал невысокую цену, она положила перед ним счёт, который он не просил.

Расплатившись, Лютый зашёл в соседнее кафе, где играла приглушённая музыка, а разговоры перебегали от одного столика к другому, как попрошайки.

Сплетни, валютные курсы, цены, бренды и имена знаменитостей висли на ушах, словно настырные шлюхи, и Лютый заказал коньяк, ткнув пальцев в самый дешёвый.

Дождь царапал по стеклу, и скучающая в одиночестве женщина, нервно прикуривающая одну сигарету от другой, разглядывала прохожих, которые мелькали за окном размазанными пятнами. Она молчала, и потому казалась загадочной, так что Лютый не сводил с неё глаз. Выпив, он осмелел и подсел к ней за столик, чтобы, заикаясь, предложить провести вечер вместе.

— К-кажется, яз-зык да-дан нам, чтобы о-об-щаться. А п-получается на-наоб-борот: мы разг-говариваем, чтоб-бы п-прятать от со-собеседников св-вои м-мысли.

— У тебя плащ за десять баксов, — слегка грассируя в нос, протянула она, щёлкнув портсигаром. — Нищеброд, что ты можешь мне дать?