Анна Козлова - Люди с чистой совестью

Машина мать, увы, не обладала достаточно самостоятельным воображением, чтобы придумать свое собственное увлечение в нише одиночества и увядания, а от любви к живому существу или хотя бы унитазу ее удерживал мазохизм. Вряд ли она сознательно желала зла своей дочери, скорее, недоумевала, почему ей должно быть хорошо, когда ей приходилось херово? Безнадежную эту херовость она в какой-то момент начала принимать за жизненный опыт и даже предназначение человека, и безотчетно желала, чтобы мордобойный скандал с вызовами милиции, ударяющим в морщины кипятком и рваным халатом длился как можно дольше. Всегда.

Так думал Валера по дороге домой.

— Мы больше не увидимся? — спросила журналистка Лазарева на прощание.

— Никогда, — ответил он, — знаешь, Мари, может, у меня плохая жена. Может, она шлюха, потаскуха, сука, но у нее есть одно совершенно неоценимое достоинство. У нее нет матери.

Он хотел сказать ей про компромат, но потом передумал.

— Друзья мои, — сказал Валера, — нам стоит серьезно поговорить.

Даша согласно кивнула.

— Не знаю, как вы, но я рассчитывал в этой жизни на нечто совсем другое, — Валера говорил, как с сумасшедшими, с женскими, мягко-придыхательными интонациями, — и жить по-прежнему я больше не хочу. Дальше каждый из нас пойдет своим путем, я, во всяком случае, пойду. Надеюсь, что пойду, — добавил он.

— Мы расстаемся навсегда под белым небом января? — уточнил Рыбенко.

— Вроде того, — ответил Валера.

— Он трахнул Машу Лазареву и теперь как честный человек обязан жениться, — предположила Даша, зевая.

— Без проблем, старик, — Рыбенко протянул Валере руку.

В эту секунду Валера впервые признался себе в том, что ненавидит его. Вернее, даже не его, торопливо додумал он, а тот мир, который Рыбенко ему навязывал.

Мужской мир — это ведь что-то вроде автобана, где о тебе судят по твоей машине, каждый норовит уязвить другого каким-нибудь особенно заковыристым обгоном, это жесткий и грустный мир, где из печатной продукции можно купить только порно и журналы об автомобилях. Об этом универсуме почти не говорят, правда, и сказать о нем особо нечего. Здесь не складывается каких-либо новых, неизвестных типов поведения, не рождается тем и сюжетов для романов, короче, мир этот мало известен и не заслуживает известности. Женщина нужна и даже становится поводом для стычек только в том случае, если красива. Во всех прочих случаях она просто благодарит Бога, если кто-то берет ее в свое путешествие, потому что в дороге она может оказаться полезной — заштопает носок и сбегает в магазин за продуктами.

Внутренне Валера отдавал себе отчет в свойствах жизни. Обычно они таковы, что как бы плохо ни было, на следующий день может стать еще хуже. В сущности, он всего лишь хотел быть счастлив, и все тут.

Вместо счастья, точнее, на том месте, где ему полагалось бы находиться, образовывалась стихийная помойная яма несбывшихся надежд. Он даже подумал, что может стать писателем. Это не требовало большого труда.

Чтобы прославиться, писателю достаточно пары талантливых книг, не больше, ведь тот факт, что у человека находится пара мыслей, которые он в состоянии выразить, сам по себе достаточно поразителен, а дальше остается лишь управлять собственным угасанием.

Последние дни ему часто снилась Даша. В этих снах она была Дашей прошлого, Дашей из Снегирей, Дашей с биглем и домработницей. Валере так нравилось быть с ней, что он спал все свободное время. В реальности или, по крайней мере, в том состоянии полнейшей безнадежности, которое принято этим словом обозначать, Даша была утеряна навсегда. С ней что-то случилось, со всеми что-то случилось.

Может быть, она выйдет за Рыбенко, раздумывал Валера, пускай. Правда, с ним она быстро сопьется. А может, и нет. Главное ведь не в том, за кого она выйдет, а в том, что ей самой на это наплевать. Почему, интересно, так вышло?

Почему?

Есть вопросы, которые себе лучше не задавать.

Жить лучше молча. Или, в крайнем случае, под легкую, не обременяющую сознание мыслями, музыку. Под песни Юрия Антонова.

«Вот как бывает, вот как бывает!» — поет Юрий Антонов, явление в нашей жизни вневременное и даже внеисторическое, потому как его пение нет-нет раздается по сей день. Мало кому удается вскочить на такую универсальную кобылку — пение Юрия Антонова, как марля спиртом, пропитано верой в идеалы молодости, красоты и (подразумеваемого) достатка. Обычно этим идеалам с удивительной искренностью, больше, чем кто-либо, привержены люди, так сказать, соль земли, из тех, у кого в молодости не было никакой ни в чем красоты, а всю жизнь — денег.

Мелодии, извергаемые Антоновым из бутафорской электрогитары, да и сам его на удивление стабильный внешний вид выражают некое общечеловеческое томление несбывшейся надежды, и в этом смысле фигура музыканта ничем не отличается от фигуры, скажем, генерала Власова. Ведь, если сдуть с Власова, как пыль с графина, книжный налет зловещего предательства, получается, что перед нами обычный пятидесятилетний импотент, чьи мечты жизнь опрокинула и разбила, и вот они агонизируют перед ним, словно гигантский, перевернутый на спину жук. Пожалуй, еще более чем их взаимное, вполне возможно, неосознанное стремление выражать общие места человеческого рода, Юрия Антонова и Андрея Власова объединяет их храбрость. Не всякий отважится бросить вызов интеллектуализму во всех его проявлениях и всю жизнь исходить из интересов не просто кретинов, но еще и состарившихся кретинов.

Валера вдруг осознал, что все его потаенные, глубокие мысли — о жизни, о сути вещей и предназначении человека — как-то удивительно грязны. Мерзость и грязь чудились ему повсюду, они были повсеместны.

Он существовал как антропоморфная, горькая трава, как нечестивый сосуд с булькающими кислотами. Он отдал бы жизнь за то, чтобы обнаружить вокруг себя мерзость, которую обреченно носил в себе. Только так он смог бы хоть ненадолго почувствовать согласие между собой и миром. Потому как мир был прекрасен. Великолепен в своем причудливом убранстве и страшен одновременно, он терзал Валеру и постоянно исторгал его из себя. До чего это было невыносимо: гнилые внутренние испарения и красивая Даша рядом. Чтобы радоваться ее присутствию следовало немедленно облить ее грязью, дерьмом, блевотиной. И он сделал это. Конечно, сделал.

Самым, пожалуй, обидным было то, что Валерин грязный, тоскливый умишка ничего нового под солнцем не являл. Когда-то очень давно один киник хвастливо прогуливался по Афинскому базару в рваном плаще, и, встретивший его Сократ сказал: «Сквозь дыру в твоем плаще я вижу твое тщеславие». И грязь самодовольна, и самодовольство грязно.