Пьер-Жакез Элиас - Золотая трава

— Но Пьер Гоазкоз…

— Ну и что Пьер Гоазкоз! Что он может поделать, Пьер Гоазкоз? Пусть он куда хитрее нас с вами, все равно человеческим способом его не услышать из такой дали. На «Золотой траве», вам это ведь хорошо известно, нет никакой техники — чтобы говорить по воздуху.

— Из такой дали? Где же, по-вашему, он находится?

— Где-нибудь в океане, предполагаю, что на юге. Он свернул паруса, переждал бурю, а теперь ждет ветра для возвращения.

— Возможно, что и так, дед Нонна. Когда зазвонил телефон, я как раз подумал, что это он вызывает. Он ведь мог укрыться в каком-нибудь порту, в Конкарно или в Лориане.

— Он мог. Любой другой моряк попытался бы это сделать. Я сам в первую очередь. Но не он, я-то его хорошо знаю, он никогда не захочет сдаться. Он остался на спине зверя. Он там и находится. Верьте моему слову — он сумеет вернуться. Он — морское животное, этот человек, заверяю вас!

— А остальные?

— Остальные последовали за ним, зная, каков он есть, или, по крайней мере, думая, что знают, а это ведь — одно и то же. Все без исключения, даже и юнга, мать которого скорее предпочла бы терпеть самую отчаянную нужду, чем увидеть, как он поднимается на борт «Золотой травы». Но она была бессильна что-либо предпринять, мальчишка умер бы от тоски. Все остальные не похожи друг на друга, и причины их объединили разные, но никто из них не пошел бы в море на другом судне, кроме как на «Золотой траве», и не выбрал бы другого капитана, кроме Пьера Гоазкоза. Когда они вернутся теперь на берег, это станет их последним выходом в море. Потому что, если хотите знать, Жан Бурдон, эти — с «Золотой травы» — не настоящие моряки-рыболовы, хоть они и отличные мастера своего дела. Рыбная ловля — для них лишь предлог. Когда они живут среди нас, то представляются совсем обыкновенными людьми, но подите поймите, что у них на уме, знать этого никому не дано! Если бы я не был таким ничтожеством, как я есть, я бы поверил, что все они околдованы Пьером Гоазкозом, а сам он околдован своим судном.

— Что за россказни! С чего это вы выдумали! Ведь обычно вы самый рассудительный из всех нас. И уж если кто знает Пьера Гоазкоза, так это именно вы. Когда он в порту, вас только и видят с ним вместе.

— Вот именно. И он только и делает, что расспрашивает меня о моей жизни на маяке. Он требует, чтобы я ему что-то открыл, а я не понимаю, чего он от меня добивается. Тогда, желая, вероятно, навести меня на верный путь, он говорит мне о своей «Золотой траве». Когда я его слушаю, трудно мне вам это объяснить, но мне начинает казаться, что это судно — живое существо.

— Идемте спать, дед Нонна, и, главное, постараемся уснуть. Все мы немного свихнулись после того, что видели и слышали прошлой ночью и от чего помутился бы разум у людей куда более крепких, чем мы. Я иду домой. Вы знаете, ведь в моей хибарке все разрушено.

— Да, знаю. Мне говорили. Вас разбудили в три часа ночи крики ваших детей, которые спали на первом этаже. Когда вы с женой спустились вниз, детские кроватки плавали по волнам. Вам пришлось по пояс погрузиться в воду, чтобы вытащить ребятишек. Нелегко вам будет навести теперь порядок. Но это ничего не меняет в сказанном мною: «Золотая трава» — нечто живое, не знаю только, что именно. Послушайте, Жан Бурдон, если случайно он не вернется вопреки поданному им знаку, я не удивлюсь, ежели через какое-то время этот парусник встретят в открытом море как призрак, утративший весь свой экипаж. На этом я вас приветствую и отправляюсь дальше.

Старик удаляется, пятясь. Туман делает его самого призрачным, пока не поглощает целиком. Жан Бурдон немало удивлен, обнаружив в себе желание присесть. Ноги отказываются ему служить. Достаточно было болтовни старого Нонны, чтобы навалились на Бурдона все страхи, которые он сдерживал, сражаясь с ураганом, наравне с остальными, все время, пока длилось бедствие. Едва-едва удалось ему взять себя в руки, как телефон опять зазвонил. Был ли это опять сигнал с «Золотой травы», передаваемый непознаваемым способом? Жан Бурдон едва поднялся с места, взял трубку, и тотчас же у него вырвался вздох облегчения. Это вызывала префектура, женским голосом. Женщина была явно скандализована, услышав из маленького порта, на который обрушился ураган, голос, каким вежливейше приглашают на свадьбу или банкет: «Слушает таможенный пост Логана. Готовый к вашим услугам Жан Бурдон». Девица находит, видимо, что этот Жан Бурдон плохо воспитан и ведет себя совсем не так, как положено служащему. И очень строгим тоном она объявляет, что с ним будет говорить префект. Но может ли такое сообщение поразить простого таможенника, который за минуту до этого ожидал сообщения с того света?

Тем временем Нонна все больше погружается в туман. Он идет бесцельно, на ходу легче управиться с беспокойством. Но в общем-то старика ведет правильный инстинкт. Он обрадовался, обнаружив, что удаляется от юго-западного песчаного берега, от того места, куда обычно прибивает трупы утопленников, облепленные кольцами водорослей. Взятое им направление было бы хорошим предзнаменованием, если бы не зловещая тишина, которая все нарастает по мере сгущения тумана, становящегося до того плотным, что лучи, идущие от маяка, кажутся ниспадающими с куда большей высоты, чем обычно, и каждый раз, когда они скользят по земле, слышится какой-то звук, как бы исходящий от задыхающегося животного. Что же это за странный мир, в котором свет производит шум? Разумеется, это — не первая ночь, которую Нонна проводит в тумане. Но обычно он не ощущал так отчетливо дыхания тишины. Всегда находился какой-то сигнальный рожок, который помогал мощным лучам маяка бороться с все поглощающим туманом. Нонна долго обитал на маяке и, спустившись на землю, прекрасно отдает себе отчет, до чего свет маяка ничтожен, когда сверхъестественные силы стремятся поглотить всё окрест. Он уже не слышит собственных шагов и останавливается, чтобы прислушаться. Ниоткуда не раздается ни звука. В душе Нонны начинает звучать голос проповедника, повествовавшего о преддверии рая. Пусть Нонна и крещен, но он полагает, что уже познал это чистилище. Оно не рай, а всего лишь молчаливый подход к нему. Из ада же он только что вышел.

Прошлой ночью, к трем часам утра, океан взбесился. Неистовство стихии поджидали. Здесь от отца к сыну передается привычка к тому, что океан бушует, но столь сильно выраженной злобности не видывали с девяносто шестого года, когда даже маяк залило до второго этажа, а вся флотилия затонула в порту или разбилась о скалы, не говоря уже о разрушениях, причиненных строениям. Котлообразная выбоина среди скал Ра-де-Сэн вскипела с такой силой, волны вздымались так высоко, даже мощный фонарь, что на маяке Валейя, был поврежден. Нонна отлично это помнит. Но вчера, возле Логана, волны вздымались на высоту трехэтажного дома и обрушивались на порт, раскатываясь по суше до ближайших деревень. Ряды дымящихся морских валов шли приступом на землю, а небо светилось странным, неведомо откуда шедшим светом, и свет этот своей блеклостью походил на тела утопленников. С громовым грохотом морские валы обрушивались на крыши ближайших к берегу построек, вышибали двери и окна в домах на набережной. В оглушительных ударах волн терялись крики ужаса обезумевших людей, которые, с трудом выбравшись из домов, тащили своих полуголых детей; по пояс утопая в приливе, они устремлялись к прибежищу редких возвышенностей, торчавших над уровнем неистового прилива. И что самое удивительное — никакого признака ветра. Какова была та неведомая сила, что так взбудоражила прилив, обратив все в картины апокалипсиса!