Уильям Тревор - По четвергам

— Мне пора. Сегодня я должен вернуться поездом на час раньше, — сказал он.

— Может, еще по чашечке кофе, а, Фиц? И капельку… — И она, склонив голову набок, — он не раз говорил, что ей это очень идет, — подняла свой пустой коньячный бокал. Когда официант опять подошел к их столику, она спросила: — Вы всегда были официантом, Чезаре?

Чезаре ответил утвердительно и поставил на стол блюдце с лежащим на нем счетом. Она прикинула, что бы еще ему такое сказать, но ничего не придумала.

Когда они вышли из ресторана, Фиц не взял ее под руку, как брал неделю назад и две недели назад тоже. В лицо им дул колючий ветер, мимо, толкая их и не извиняясь, спешили по людной улице прохожие. Один раз она даже потеряла его из виду и подумала, что бывший муж ускользнул от нее, словно бы в наказание за то, что она приставала к официанту. Но Фиц был не мстителен.

— Я здесь, — раздался голос Фица.

Его холодные губы коснулись ее щек — сначала одной, затем другой. Большие квадратные пальцы сошлись на ее локте и тут же разжались.

— Ну, до свидания, Нэнси, — сказал он. Эти слова Фиц произносил каждый четверг, однако в этот раз про встречу через неделю он не сказал ничего. Она хотела было напомнить ему про следующий четверг, но не успела — Фиц уже исчез в толпе.

Вечером она, как обычно, сидела в холле отеля и, примостившись в углу, маленькими глотками пила водку с тоником и вспоминала о том, как прошел день. Вела она себя хуже некуда. Если б только она знала телефон бедного Фица, она бы позвонила ему прямо сейчас из телефонной будки в коридоре отеля и извинилась. «Вино ударяет тебе в голову, Нэнси», — любил говорить Лори Хендерсон, и он был прав. Несколько бокалов красного вина в «Тратториа Сан–Микеле» — и она вешается на официанта, который годится ей в сыновья. А Фиц как истинный офицер и джентльмен сидит рядом с непроницаемым видом и говорит, что продаст дом и переедет в Лондон. Официант же, вероятно, решил, что она положила на него глаз.

Какал, впрочем, разница, что решил этот официант, ведь и он, и «Тратториа Сан–Микеле» уже принадлежат прошлому, перешли в разряд воспоминаний. Впервые она побывала в этом ресторане всего‑то полгода назад, когда старина Фиц сказал ей: «Давай заглянем сюда». Понимала она и другое: больше Фиц о себе знать не даст, больше ей не придется торопиться по четвергам в «Тратториа Сан–Микеле» и извиняться, что опоздала.

«Я всегда с тобою, даже если ты меня прогонишь». Первый раз она увидела Фица, когда они спели эту песню в заключительной сцене; она вдруг заметила его, он сидел в третьем ряду. Она видела, как он смотрит на нее, и, танцуя, подумала, не он ли мистер Р. Р. Что ж, в каком‑то смысле так оно и было. Ведь он защищал ее от своих ужасных родственников, унимал ее слезы поцелуями, говорил, что умрет за нее. Когда же он, преодолев сопротивление матери и сестры, на ней женился и после короткого отпуска вновь отправился на фронт, она почему‑то вообразила себе, что лучше того дурачка с впалой грудью нет никого на свете. А когда выяснилось, что дурачок этот совсем не тот, за кого она его принимала, вместо него появился еще один, танцевавший у них чечетку.

Она улыбнулась, вспомнив смех и аплодисменты зрителей, потрясенных тем, какую великолепную чечетку отбивали Джек и Доббин Бобовый Стебель, какой хохот вызывали Джек и его мать, когда застывали на сцене, широко раскрыв рты от удивления. Фицу она рассказала об этом совсем недавно, пару недель назад, — в те годы из‑за романа с чечёточником она, естественно, с ним этими впечатлениями не делилась. Бедный Фиц, он внимательно слушал и кивал, хотя явно ничего смешного в этой истории не находил, — ему просто было приятно, что воспоминания доставляют ей удовольствие. С этим чечёточником она натерпелась горя: он из нее все деньги до последнего фартинга вытягивал и никогда не возвращал.

Она подумала, что, если б надеяться было больше не на что, она могла бы сказать Фицу: да, давай попробуем еще раз. Она, правда, как честный человек предупредила бы его, что между ней и той женщиной, которая готова была ради него на все, нет ничего общего. Что ей никогда не стать аристократкой вроде его матери и сестры — не такой она человек. Все это она продумала еще несколько недель назад — понимала, к чему он клонит. Понимала, каково ему ходить в бюро знакомств и слушать жалобы женщин на то, что они плохо переносят жару. Она представила себе, что скажет «да», а потом споет что‑нибудь вроде «Любви нет слаще» и, перегнувшись к нему через стол, подставит губы для поцелуя. Но ведь жить одними фантазиями невозможно, притворяться все время нельзя.

— Повторить, Нэнси? — донесся до нее с другого конца холла голос бармена, и она ответила:

— Да, повторить.

Если соглашаешься, то теряешь надежду, ведь тогда все становится на свои места. Когда много лет назад она влюбилась в него без памяти, все выглядело лучше некуда: после войны она будет жить с ним в каком‑нибудь тихом городке, ни в чем не нуждаясь, каждый день он будет приносить ей цветы. «Зачем переезжать в Лондон, Фиц? — могла бы сказать она ему сегодня. — Давай будем жить в твоем доме у моря». И он бы наверняка ужасно обрадовался, ведь про продажу дома он заговорил только для того, чтобы дать ей понять: если она захочет, он на это готов. Но если бы она согласилась, надеяться было бы больше не на что, вот в чем все дело.

Она вздохнула, ей стало его жалко. Она представила его себе в доме, о котором он ей столько рассказывал. Сейчас он, наверное, уже приехал: входит, включает свет, и все оживает. Судя по его рассказам про этот дом, его тяготили воспоминания, многое здесь было связано с женщиной, с которой он прожил столько лет, и уехать отсюда он хотел вовсе не потому, что закончил строить каменную стену. Вероятно, сейчас нальет себе выпить и сядет смотреть телевизор, а банку консервов откроет позже. Она представила себе, как он подносит спичку к камину и задергивает шторы. Где‑нибудь в комоде у него, надо думать, припрятана ее фотография — в роли подсолнечника. Может, он сидит сейчас перед телевизором со стаканом виски и держит эту фотографию в руках. «Господи, — пробормотала она, — чего только не нафантазируешь! Если уж в первый раз ничего не получилось, то во второй точно не получится».

— Погрей старые косточки. Нэнси, — сказал бармен, ставя перед ней на картонную подставку на столик, за которым она сидела, вторую порцию водки с тоником. — А то ночь обещали морозную. — Да, очень холодно.

После «Тратториа Сан–Микеле» она к себе в квартиру заходить не стала — что‑то не тянуло. Вместо этого она пару часов бродила по улицам — ждала, пока откроется бар в холле отеля. Заглядывала в витрины магазинов, смотрела на молодых людей, на их раскрашенные волосы. Два парня, бритые наголо, в восточных одеяниях, пытались всучить ей какую‑то пластинку. Домой она решила не возвращаться, и вот почему: она надеялась, что с вечерней почтой может прийти приглашение на роль, и ей хотелось пожить с этой надеждой подольше. Если она не заглянет в почтовый ящик, а пойдет прямо в отель, то останется шанс — пускай один на миллион, но много шансов ведь никогда не бывает, — что роль достанется ей. Правда, если повезет, то скорее позвонят по телефону, чем пришлют письмо, но и письмо исключать не следует. Вообще, ничего исключать нельзя. Бывает по–всякому.