Айрис Мердок - Монахини и солдаты

— Во всяком случае, она независимая женщина, с этим ты должна согласиться.

— Гертруда — независимая! Laissez-moi rire! [90] Смешно слышать! (фр.) Она просто новый вид рабыни. Она до сих пор в отъезде?

— Должна была вернуться. Но я никогда не имел никаких дел с Гертрудой. Это Гай заботился обо мне. Он умер, и я не могу беспокоить Гертруду, об этом не может быть и речи. Я для них никто, забытое прошлое, нас больше ничего не связывает.

— Хочешь сказать, что она укажет тебе на дверь?

— Нет, но я просто не могу прийти туда без приглашения, а они не пригласят.

— Значит, из-за светских условностей мы будем голодать!

— Дорогая, не преувеличивай наши страдания, мы выживем!

— Думаю, ты не понимаешь. Я прошу сделать, ради тебя и меня, элементарную вещь. Что ты теряешь? Хорошо, она, возможно, только посмотрит на тебя своими стеклянными глазами и сменит тему, но что ты потеряешь?

— Не желаю, чтобы на меня смотрели стеклянными глазами… и… ох, как тебе объяснить?.. это связано с Гаем.

— С Гаем? Но он умер!

— Дейзи…

Тим действительно не мог этого объяснить, даже себе, и то с трудом. Это было как-то связано с особыми отношениями между ним и Гаем, его уважением и привязанностью к Гаю, интимным ощущением потери. Это не касалось никого, кроме него и Гая. Оно и не давало пойти с протянутой рукой к вдове.

— Ты боишься этой жирной самки.

— Она не жирная.

— Она обожравшаяся коротышка.

— В любом случае…

— Значит, признаешь, что боишься?

— Нет… Дейзи, прекрати. Лучше ляжем. Всегда одно и то же.

— Всегда одно и то же! О боже!

— Ты хочешь сказать, что тебе не хватает денег? — спросила Гертруда.

— Мм, да… — ответил Тим. Суть была именно такова.

Дейзи наконец уговорила его, и теперь Тим жалел, что поддался. Он был при галстуке, в костюме, сохранившемся с лучших времен, который он обычно надевал на те вечера, что безвозвратно ушли в далекое прошлое. Было шесть часов, он и Гертруда стояли у камина в гостиной, попивая шерри. Тим поставил бокал и вертел в пальцах фарфорового флейтиста из обезьяньего оркестра. Он надеялся, что хмурой Анны Кевидж не будет при их разговоре. Она очень холодно посмотрела на него, когда перед Рождеством застала его шарящим в Гертрудином холодильнике и складывающим добычу в целлофановый пакет. Сейчас ее не было видно, слава богу.

Гертруда молчала и, казалось, была в замешательстве. У Тима душа в пятки ушла. Похоже, дело кончится стеклянным взглядом и указанием на дверь. Конечно, Гертруда была доброжелательна…

Ее сейчас явно нельзя было назвать «жирной». Она похудела и выглядела старше. Пожалуй, это шло ей. Она была в темных жакете и юбке, белой блузке с высоким воротничком, на шее повязан желто-коричневый шелковый шарф, на ногах коричневые узорные чулки. Одной маленькой ножкой в изящной коричневой кожаной туфельке она постукивала по каминной решетке. Пышные слегка вьющиеся волосы были теперь коротко подстрижены и гладко причесаны. На смуглом и, как всегда, презрительном лице с тонкими ноздрями проглядывало легкое беспокойство. Карие глаза неодобрительно смотрели в темно-голубые, темно-голубые смущенно смотрели в сторону.

Испортил, думал Тим, погубил прошлое, совершил грех по отношению к Гаю, к тому, что всего на какое-то мгновение показалось ему его семьей; и, когда он верил в это, они действительно были ему семьей. Почему не подождал? Гертруда, возможно, написала бы, пригласила прийти. А сейчас он не вовремя, она расстроена, раздражена и будет презирать его. Даже если даст сотню фунтов, это не стоит того. Он даже не хочет от нее ничего. Зачем он только дал Дейзи уговорить себя? Он подонок, и Гертруда тоже так думает.

Тим долго мучился над письмом к Гертруде. Что лучше — прикинуться, будто хочет навестить знакомых, или сразу взять быка за рога и изложить свою просьбу? Письмо он порвал, не мог он об этом писать. В конце концов просто позвонил по телефону, сказал, что этим вечером будет в районе вокзала Виктория, и спросил, нельзя ли зайти к ним. При виде улыбающейся Гертруды у него пропало всякое желание притворяться. Он с места в карьер, неуклюже, прямо, грубо дал понять, что пришел потому, что ему нужны деньги. О господи!

— Понимаю, — сказала Гертруда и принялась водить пальцем по фарфоровому скрипачу. — Но… гм… если не возражаешь… я хотела понять… я думала… мне казалось… что ты преподаешь… а еще продаешь свои картины… и полагала…

— Я должен объясниться, — сказал Тим, — дело всего лишь в том, чтобы продержаться лето. Осенью у меня будет работа. Сейчас работы у меня нет…

— А ты пытался искать? Наверное, ты мог бы получить какую-нибудь работу?

Тим похолодел. Да, пожалуй, мог бы. Но какая пропасть разделяет его с его жизненным опытом и Гертруду! Да, в конце концов Дейзи была права!

— Разве что какую-нибудь, но я хочу заниматься живописью, — ответил Тим.

И сразу понял, что в этой гостиной, со стен которой на него глядели лица трудолюбивых евреев-пуритан, это был худший из ответов. Будто он просит Гертруду поддержать его, ведущего жизнь непрактичного себялюбца.

— Тогда ты можешь продавать свои картины? Зарабатывать этим?

— Нет. Или очень мало. Дело в том, что, пока напишешь, пока продашь…

— Но у тебя ведь есть готовые картины… я имею в виду, которые ты мог бы продать? Убеждена, художники иногда не желают продавать свои произведения, не желают расставаться с ними, мне это понятно.

— Кое-что у меня есть, — сказал Тим, — но не думаю, что много выручу за них. Я не очень модный художник.

Это был единственный способ оправдаться, но Гертруде такой ответ понравился.

— Я рада, что ты это сказал. Конечно, ты не должен стараться быть модным художником ради денег. Что сейчас пишешь?

Тим засомневался, стоит ли объяснять Гертруде ситуацию с кошками. Решил, что не стоит. И ответил полуправдой:

— В настоящий момент рисую людей, людей, которых вижу в парках и так далее… и животных… и…

— Рисование — это то же самое, что ежедневные упражнения для музыкантов, да?

— Да, почти то же, то же самое…

— Полагаю, ты рисуешь все время, пока готовишься к очередной большой картине?

— Мм… да…

— И что это будет?

— Я… еще не уверен…

— Но ты не хочешь прерывать работу и идти преподавать? Ты ведь уже преподавал, не так ли?

— Да, — терпеливо ответил Тим, — было такое, но я потерял это место. Все художественные школы страдают от нехватки средств и экономят в первую очередь на почасовиках. В настоящее время я не могу найти другой преподавательской работы, ищу постоянно, но таких, как я, претендентов много. Так что до сентября я безработный, поскольку не хочу браться за… ну…

— За что-то совсем неподходящее?