Катрин Панокль - Мы еще потанцуем

— Пока, мои солнышки, — бросает Аньес, задержавшись у двери в кухню и помахав им рукой. — Как Селин приготовила, вкусно?

— Макароны как макароны, — бурчит Эрик.

— Ну и вали отсюда, недомерок! — парирует Селин.

— Пошла ты в жопу, засранка!

— Нет, ты слышишь, как они разговаривают! — вздыхает Ив, поражаясь своим буйным отпрыскам. — Если б я при родителях такое вякнул, получил бы по первое число!

Селин пожимает плечами и заговорщицки смотрит на мать.

— Ты красивая сегодня, мамуля! Хорошо тебе повеселиться! — добавляет она, чтобы еще раз показать, на чьей она стороне.

— Пока, милый, — говорит Аньес, склоняясь к Иву и целуя его в голову.

Ей нравится запах его густых черных волос, запах здорового ребенка, которого хочется опекать и ласкать.

Он бледно улыбается в ответ, что означает: мне уже лучше, я справляюсь; в ней поднимается огромная волна нежности к нему, она уже готова предложить пойти с ней к Кларе. Довести ее до самой двери и убедиться, что его тревоги напрасны. Потом она вспоминает, что прежде всего ей нельзя вмешиваться в его проблему. Он должен найти поддержку в самом себе. Это постоянно повторяет психолог.

Она посылает им последний воздушный поцелуй и захлопывает за собой дверь.

В машине извлекает из-под сиденья бутылку шампанского в шелковой бумаге. А хватит одной бутылки на четверых? — вдруг пугается она. Надо было две брать… Как-то богаче бы смотрелось. Она бережно ставит бутылку на соседнее сиденье. Еще совсем холодная… Аньес купила ее в магазине «Николя» [47] Сеть винных магазинов. рядом с работой. Злится на себя, что приходится таиться, но вздыхает вслух: «Нельзя же все рассказывать…». Она любит Ива. Несмотря на… Даже самая простая жизнь иногда становится сложной. Она не ревнивая. И никогда его не ревновала. Она просто не может представить Ива в объятиях другой женщины. «Думаю, он бы просто не смог, у него бы не встал», — думает она, включая зажигание белого «Рено Р5», и трогается с места, посмотрев, свободна ли дорога. «Может, я за это его и выбрала. Чувствовала, что сильнее, что могу контролировать ситуацию…» Ей неприятна эта мысль, она умаляет ее любовь к Иву. Да, с тех пор как она стала анализировать свои душевные состояния в тетрадке, в голову лезут странные мысли. Все чаще на ее вопросы отвечает тоненький внутренний голосок. Много думать опасно. Раньше она была спокойней.

Аньес в последний раз смотрит на себя в зеркальце заднего вида. Все нормально, девочка, порядок. На светофоре зажегся красный. Затормозив, она задумывается: зачем женщины наводят красоту, когда встречаются без мужчин? Соревнуются? Соперничают? Обольщают? Еще год назад она не задавалась такими вопросами. Она готовилась к девичнику, как к любовному свиданию. Ив прав. Машина сзади нетерпеливо сигналит. Аньес смотрит на светофор: зеленый. Она воздевает руки, дескать, не пожар, и машина обгоняет ее, а водитель обзывает дурой и коровой. Она наклоняет зеркальце к себе. Он что, не заметил, как я сегодня хороша? Нет, конечно, куда мне до Люсиль. И до Клары. И до Жозефины, у которой такой вид, словно она готова отдаться первому прохожему. Бедняга Амбруаз! Ей его жалко, но он ее бесит. Всегда такой отстраненный. В дорогом костюме, при галстуке, при своих аристократических манерах и аристократической фамилии. Амбруаз де Шольё де Откур. Жозефина сразу же оторвала от фамилии половину. Не влезала в страховые документы, объясняла она. Потом оторвала и вторую, окрестив мужа Паре. И тем не менее Аньес почти уверена, что именно фамилия и величественная осанка увлекли Жозефину Бризар, дочку булочника из Монружа, к алтарю. Она никогда не осмелилась бы сказать ей это в лицо, но подозревает, что подружка клюнула на вереницу знатных предков, фамильное серебро и социальный статус семейства Шольё.

Мужчины уверены, что соблазняют женщину, но подцепляют-то маленькую девочку. Она вспоминает семейную булочную Бризаров. Мать Жозефины за кассой, отец у печи, а Жозефина обслуживает клиентов в часы пик. «Надень халат, мышка моя, и держи спинку ровно», — увещевала мамаша Бризар дочку, которая, шаркая ногами, раздавала батоны. От старшего сына, Жан-Шарля, она ничего не требовала. Он делал уроки в задней комнате — а вернее, листал «Люи» и «Плейбой», разглядывал голых девиц. Задняя комната служила одновременно гостиной, столовой и кухней. Они ели второпях, сидя на краешке стула, готовые тут же вскочить, если появится клиент. «Даже пописать не успеваю!» — хвасталась мадам Бризар. Жозефина тайком читала книгу за книгой. Хотела после лицея поступать на филологический факультет, но мамаша Бризар ее окоротила: «Литература — это не профессия, это занятие для лентяев». Сама-то она не сидела сложа руки. Надо признать, хлеб у них и правда получался вкусный. За ним в очередь выстраивался весь Монруж. Если они не шли после школы есть блины к бабушке Мата, то собирались там, в задней комнате, за столом, покрытым клеенкой в красных розах. Апельсиновый сок, круассаны, булочки с шоколадом на всех! Слопав все до крошечки, они просили длинный батон, разрезали его пополам, нюхали теплую душистую мякоть и намазывали ее вкуснейшим маслом, доставленным прямо из Нормандии, где родители мадам Бризар держали ферму. «В нашем-то масле никаких гормонов, — возвещала мадам Бризар, — оно вручную сбито, из свежайших сливочек! От коров, которые кушают зеленую сочную травку!» Люсиль забывала про свою диету, Рафа расспрашивал, как пекут хлеб, Клара накладывала себе побольше варенья, а Жан-Шарль разглядывал ножки девочек под столом.

Аньес прикрывает глаза. Словно это было вчера! И она, малышка Аньес — «умница-разумница, скромница наша, никогда словечка поперек не скажет!», как говаривала мадам Бризар. А как я могла вести себя иначе, отзывается Аньес долгие годы спустя и резко выкручивает руль, чтобы не сбить мопед, в последний момент свернувший налево. Оборачивается и грозно смотрит на владельца мопеда, крутя пальцем у виска. Я сразу поняла, что другим девчонкам не соперница. Но все равно выбрала их! Могла бы найти себе подруг под стать. Я все понимала, но несчастной себя не чувствовала… Не помню, чтобы когда-нибудь ревновала или завидовала. Наоборот, гордилась, что я их подруга! Ну, комплексы-то были, раздается внутри тоненький тетрадочный голосок. Порой тебе бывало обидно. Тебя всегда выслушивали в последнюю очередь, да к тому же ты была обязана со всем соглашаться. Ты, лживая девочка, так старалась понравиться, так подстраивалась под чужое мнение. «Вот ведь сволочь», — отвечает Аньес голоску, который уже ни за что не хочет молчать.

Иногда она спрашивает себя, а надо ли было записываться на эти семинары для супружеских пар. Вначале она просто хотела излечить Ива от приступов ревности, но мало-помалу, как-то незаметно, втянулась в эту историю сама. И поскольку там нужно было все время «якать», у нее больше не получается отмахиваться от проблем. Она оказалась лицом к лицу со своим прошлым. Ее никогда не учили говорить «я». Начинать фразу с «Я». Мать была в этом вопросе неуступчива. Говорила, что ни в коем случае нельзя начинать письмо с местоимения первого лица единственного числа. И Аньес привыкла думать о себе в третьем лице, как о некой безупречной и успешной даме, которая не дает воли чувствам, никогда себя не жалеет и не задумывается о том, кто она на самом деле. У нее были красивые дети, любящий муж и неплохая работа. Ее зарплаты хватало на маленькие радости жизни — путешествия, горнолыжные курорты зимой, вторую машину, театральную студию для Селин, секцию тенниса для Эрика, занятия с психологом…